Иван Лазутин - Последний этаж

Над спектаклем работали всю осень и часть зимы, некоторые эпизоды переписывали по пять-шесть раз, пока режиссер не поднимал руку и, опустив голову, восклицал: «Точка!..» После монтажа спектакля все его участники прослушивали запись с каким-то благоговейным трепетом. Причем, репетировали почти тайно, как в заговоре. Последний вариант записи прослушивали на квартире Правоторова. После легкого чая все разошлись тихо, каждый уносил в душе смутную надежду на успех и тревогу: а вдруг главная редакция забракует запись, и вся работа пойдет насмарку. Все-таки это не просто спектакль на современную бытовую тему, а Шекспир. На нем терпели неудачи профессионалы с именами. А тут — всего-навсего дерзкая незапланированная и необговоренная с руководством Гостелерадио самодеятельность.

Как на грех, последнюю неделю Кораблинова приковал к постели радикулит, который на старости лет нет-нет да навещал его. Ни встать, ни сесть, даже дышать полной грудью временами было нельзя; от малейшего движения прострелы в пояснице и в бедре становились жгучей и нетерпимей.

Думал, что принесет какие-нибудь добрые весточки Бояринов, у которого он просил узнать, как там идут дела на радио с их записью спектакля. Но и Бояринов радостных вестей не принес: прослушивания спектакля на худсовете еще не было. А когда будет — тоже точно не говорили. Хотя обещали, что к концу этого месяца вопрос трансляции радиоспектакля будет решен.

Видя, что старик нервничает, вздыхает и почти через каждые десять минут набивает табаком трубку, Бояринов пытался успокоить Кораблинова:

— Уверяю вас, все будет в порядке. Дошел до меня слух, что запись спектакля прослушивал заместитель главного редактора, и он остался о спектакле высокого мнения.

— Так и сказал: «высокого мнения»?.. Или ты сам, Леон, придумал два этих успокоительных слова? — допытывался Кораблинов, делая попытку привстать, но тут же раздумал: желание подняться погасил приступ острой боли.

— Так и сказал.

— А кто сказал: человек надежный или болтун?

— Надежный.

Кораблинов, болезненно улыбаясь, смотрел перед собой в потолок: он лежал на спине, упираясь ногами в спинку кровати.

— Поставим этому человеку, что передал тебе эту весточку, бутылку выдержанного армянского коньяка. Разумеется, если слова его сбудутся и спектакль пойдет в эфир.

— Ловлю вас на слове. Так и передам этому товарищу.

— А ты, Леон, пошуруй у него: может, еще какие новости раздобудешь. Ведь так мучительно ждать… Не зря в народе родилась пословица: «Нет ничего хуже — ждать да догонять».

— Но в народе родилась и другая пословица: «Терпение и труд все перетрут».

— Тебе, Леон, все шуточки, а мне уже месяц этого ожидания… Да что там месяц — недели, дни, часы отрывают от сердца живые кусочки с кровью. Боюсь, не дожить до того светлого дня, когда услышу себя в этой могучей роли. О ней я бредил последние сорок лет.

— А вы отвлекайтесь.

— Как прикажешь отвлекаться.

— Думайте, размышляйте… У вас столько свободного времени. Тем более, если вы задумали писать мемуары. Ведь вы были почти у истоков советского театра. На вашей личной судьбе написана вся его история. Не грех бы и попрогнозировать. Уж кому-кому, а вам-то и карты в руки.

— Будущее нашего театра?.. — Кораблинов продолжал смотреть в одну точку на потолке. Расстегнув пуговицы шелковой пижамы, широкой ладонью он водил кругами по волосатой груди.

— А что, разве вопрос праздный? Разве театр наш не испытывает на себе определенную тенденцию своего развития? — Бояринов видел, что вопрос его заставил старого артиста задуматься. Это было заметно по слегка затаенному дыханию и плотно сжатым губам. Весь он как бы насторожился, словно что-то мучительно припоминая, потом по лицу его проплыла и тут же погасла невеселая улыбка.

— Когда я размышляю о будущем, Леон, то мне все чаще и чаще на память приходят могучие строки Лермонтова. — Старый артист, профессионально привыкший все значительное по мысли облекать в форму сценического выражения, сделал продолжительную паузу, взгляд его — отрешенный, нездешний — был обращен куда-то далеко, в бесконечность. Голос звучал вкрадчиво, натужно:

То ли он забыл следующую строку стихотворения, то ли боль в бедре оборвала чтение, но Кораблинов неожиданно смолк.

— С боязнью?.. На будущее? — Бояринов наблюдал за игрой выразительного лица Кораблинова, дожидаясь, когда тот отрешится от мысли, внезапно овладевшей им, и возвратится в колею их разговора.