Иван Лазутин - Последний этаж

Видя, что официальный церемониал чествования может затянуться на несколько часов, Воронов предложил последующие адреса вручать юбилярше без их прочтения. Сказал он это с мягкой, подкупающей улыбкой, и всем стало ясно, что председатель вечера наконец-то нашел выход из положения.

Папки на столе перед Лисогоровой на глазах президиума и зала выросли в две высокие стопы. Каждый, кто выходил на сцену с адресом и, сказав слова поздравления, вручал его юбилярше и, сопровождаемый вялыми аплодисментами, вновь возвращался в зал.

Горячо встретил зал рабочего подшефного завода, который, нарушив условленный председателем порядок поздравлений, не стал вручать Лисогоровой адрес бессловесно, а вышел за трибуну и, дождавшись тишины в зале, заговорил прокуренным баском:

— Дорогие товарищи! Коллектив народного театра нашего известного на весь мир завода поручил мне поздравить дорогого юбиляра Татьяну Сергеевну. Я принял это как большую честь. При этом мне было наказано обязательно прочитать слова нашего адреса. А поэтому с вашего разрешения позвольте мне выполнить наказ рабочих нашего завода, которые днями стоят у станков, а вечером, как в храм, идут во Дворец культуры и отдают волнение своих сердец великому искусству, за служение которому нам не платят денег, но которое щедро одаривает нас чистотой помыслов и благородным дерзновением душ. — Рабочий повернулся к президиуму, остановил взгляд на юбилярше. Надев очки, он начал читать адрес:

— Дорогая Татьяна Сергеевна! Мы, рабочие московского завода имени Владимира Ильича, горячо поздравляем вас со славным юбилеем! Мы любим вас как актрису и как гражданина! Любим за вам талант. Любим за то, что вы в душе своей сохранили крепость рабочей косточки своего прадеда, своего деда и отца, которые, будучи потомственными кузнецами тульского оружейного завода, на наковальне своей судьбы тяжелым молотом ковали ключи народного счастья. Так пусть же могучий молот вашего таланта кует счастье на наковальне народных душ. Живите долго на радость народу и на славу искусства!

После этих слов в зале загремели аплодисменты. Кое-кто даже встал. Поднеся к глазам платок, Лисогорова вытирала слезы. Губы ее дрожали. Взгляды всех, кто сидел в президиуме, были обращены к трибуне, за которой стоял рабочий завода.

Не дожидаясь, пока смолкнут аплодисменты, рабочий наклонился и поднял на трибуну плоский ящичек, не торопясь раскрыл его и бережно достал из него толстую отполированную деревянную доску, на которой посредине сверкал чеканный барельеф Лисогоровой, а над ним, слегка касаясь ее плеча, опускалась лавровая ветвь из уральских самоцветных камней.

Когда рабочий повернул лицевую сторону подарка к зрительному залу так, что она попала в луч прожектора, то снова грохот аплодисментов затопил зрительный зал. Рабочий подошел к Татьяне Сергеенне, положил перед ней подарок и папку с адресом. Лисогорова склонилась через стол, обхватила голову рабочего руками, притянула к себе и поцеловала в щеку. На свое место в президиуме рабочий шел, сопровождаемый гулом аплодисментов. Они гремели в зале до тех пор, пока Воронов не встал и не поднял руку.

— А сейчас предоставляю слово председателю местного комитета нашего театра, заслуженному артисту республики Леониду Бояринову.

Взяв в руки коробку, лежавшую у него на коленях, и папку с монограммой, в которой был адрес, Бояринов, как и рабочий завода, не последовал примеру предыдущих представителей учреждений и театров, которые, сказав несколько слов экспромтом, клали адреса на стол, жали юбилярше руку и возвращались на свои места в зале. Кое-кому из сидящих в президиуме такая самоуверенность Бояринова показалась даже дерзкой. Это он почувствовал по взглядам, когда повернулся к президиуму.

— Дорогая Татьяна Сергеевна! — начал Бояринов, глядя в сторону юбилярши. — В своем адресе мы, молодые артисты театра, исповедуемся в своей любви к вам, наш дорогой старший друг и наставник. Мы желаем самого светлого, самого солнечного в вашей и без того яркой артистической судьбе. А теперь я внесу значительную поправку во вступительную речь глубокоуважаемого Сергея Михайловича Воронова, который вспомнил печальный эпизод вашего первого общения с нашим театром, когда вы семнадцатилетней девушкой-абитуриенткой перешагнули порог служебного входа, чтобы в реквизитном цехе навсегда расстаться со своей драгоценной золотой косой, равной которой, как мы уже знаем, не было во всей Тульской губернии. Об этом все мы узнали совсем недавно из вашего очерка в альманахе. Ваш очерк взволновал многих ваших друзей, коллег и тех, кто с вами лично не знаком, но прекрасно знает вас по сцене и фильмам. — Видя, что зрительный зал затаенно притих и ждет чего-то нового, необычного, Бояринов замолк, дожидаясь, пока над залом повиснет абсолютная тишина. И он дождался этой минуты. А когда она наступила, он почти шепотом продолжал, приблизившись к микрофону: — Мы искали эту косу… Мы долго ее искали! Если все наши встречи с различными людьми и беседы с ними собрать в один документ, то, уверяю вас, могла бы получиться многотомная детективная история поиска косы семнадцатилетней Тани Лисогоровой-Петровой, которая, гонимая сложившимися обстоятельствами, обливаясь слезами, впервые перешагнула порог служебного входа нашего театра.