Паскаль Брюкнер - Божественное дитя

Луи упивался успехом: ему хотелось не только блеснуть познаниями, но поразить слушателей, ошеломить их гениальностью своих суждений. Хотя больше никто не задавал ему вопросов, он взял инициативу в свои руки, раскрыв соотношение гегелевских понятий истинной и ложной бесконечности с математической трансцендентальностью у Кантора, затем перешел к онтологии небытия у Эрнста Блока - являюсь ли я тем, что я есть, или нахожусь в становлении? - и сравнил с метафизическими рассуждениями Сартра о небытии существующего и бытии несуществующего. Чувствительный только к красоте слога, он жонглировал абстракциями и парадоксами, насыщал свою речь силлогизмами и нанизывал друг на друга сентенции; наслаждаясь всеми гранями мысли, он надувался от гордости, а слушатели его, оглушенные этим невиданным педантизмом, втягивали голову в плечи, словно под обстрелом. Когда же он в заключение упомянул о критическом анализе, которому французский математик Анри Пуанкаре подверг априорные синтетические суждения Канта, публика не выдержала. Почтенные мужи аплодировали стоя, со слезами на глазах, в зале разразилась десятиминутная овация. Каждый жаждал притронуться к Изумительному Мальцу, поздравить его и поблагодарить, а поскольку изображение Луи на экране было расплывчатым - малыш не хотел, чтобы видели его лицо, - стали умолять, чтобы он высунул хотя бы ручонку или ножку из материнского чрева. Излишне рьяных поклонников пришлось отгонять от Мадлен, и произошла небольшая давка. Как только спокойствие восстановилось, председатель Ученого совета, величественный седовласый старец, в волнении обратился к нему, утирая глаза носовым платком:

- Кто вы, Луи Кремер? Ангел или демон, гений или самозванец?

Маленький негодник не замедлил ответить. Прочистив горло, он возгласил своим пронзительным голоском:

- Позвольте сказать вам, дорогие собратья по человечеству, что я представляю собой уникальное существо. Уже на клеточной стадии я знал, куда мне идти. Можно ли вообще утверждать, будто я был зачат в буквальном смысле этого слова? Сомневаюсь. Быть может, я существовал всегда? Поэтому прошу вас называть меня Луи, просто Луи, не добавляя фамилию, ибо у меня нет семьи. Благодаря мне получил подтверждение факт, что зародыш является не начальной фазой человеческого развития, а его логическим концом, после чего следует неизбежное вырождение. Поскольку за внешними проявлениями трудно распознать истину, я открою ее, оставаясь сокрытым. Рождение являет собой упадок. Я избежал этого величайшего увечья, и тем самым все ваши иллюзии развеиваются, не так ли?

Воспламенившись еще больше, плутишка набрал воздуха в легкие, чтобы явить слушателям во всем блеске неистовый хоровод мыслей:

- Заветная моя тайна - это я сам, и я без устали пытаюсь разгадать себя. Да, не подлежит сомнению, что я прибыл издалека, и именно во мне, если воспользоваться формулой незабвенного старика Гегеля, заключено "Познание как вещь в себе", если вы, конечно, понимаете, что я хочу сказать. В чем состоит моя особенность? Я представляю собой мозг в чистом виде, огромную интеллектуальную машину. Уже сейчас мое серое вещество на тридцать пять процентов использует свои возможности, тогда как у обычного человека, смею напомнить, это соотношение составляет всего один процент. Я рассчитываю достичь стопроцентного коэффициента за год работы. На данный момент я изъясняюсь на греческом и на латыни, на финно-угорском и уолофском, на сербско-хорватском (увы, с акцентом), на английском, немецком, русском, итальянском и испанском (разумеется, речь идет о кастильском диалекте). Вам известно, что новорожденный способен издавать все звуки и фонемы земли - качество, которое утрачивается по мере усвоения определенного языка. А я благодаря матери - спасибо еще раз, мамуля! сохранил в неприкосновенности эту богатейшую звуковую палитру, я без труда управляю работой многих сотен мускулов, участвующих в функционировании фонетического аппарата, я...

Но тут Луи, увлекшись, пустил петуха, и из горла его вырывалось теперь лишь невнятное кудахтанье. Заседание было объявлено закрытым. Это уже ничего не меняло, поскольку публика получила свое сполна, - кто был в состоянии выдержать пять часов блистательной словесной эквилибристики, мозговой атаки и концептуального жонглирования? Рядом с этим крохотным титаном каждый чувствовал себя уничтоженным, сознавая свое умственное бессилие. Горделивые и убеленные сединами ученые мужи расходились униженными и подавленными. После стольких лет, отданных науке, они потерпели поражение от слюнявого сосунка! Пресса любовно окрестила Луи Философствующим Пигмеем, но никакого злорадства в этом прозвище не было - в нем звучала дань признательности за неоспоримое превосходство.