Мариам Юзефовская - Разлад

Но от Ирины, как всегда, ни утешения, ни радости, ни поддержки. Еще и свои проблемы подкинула щедрой горстью:

– Какие наши новости, мама! У Ильи переаттестация. У меня в отделе сокращения. Сижу как на пороховой бочке.

Олимпиада Матвеевна тотчас собралась. Начала успокаивать то ли Ирину, то ли себя.

– Ты-то что панику наводишь? Афанасий Петрович тебя в обиду не даст. Отец ему немало добра сделал. А Илья что заслужил, то и получает. Отец еще когда хотел его в аппарат взять, – мстительно добавила, – теперь пусть локти кусает. Жил бы, как за каменной стеной.

– Мама, о чем ты? – с досадой перебила Ирина. – Что ты понимаешь? Сидишь в своих Скоках, дышишь чистым воздухом. А тут пекло. Понимаешь? Пекло. Друг на друга все волком глядят. У каждого камень за пазухой. Илья правильно сделал, что не послушал отца. Сейчас бы полетел следом за ним.

– Ты погоди отца со счетов сбрасывать, погоди, – вдруг взъярилась всегда кроткая Олимпиада Матвеевна. Но тут же взяла себя в руки. Сказала спокойно. Миролюбиво. – Я вот тебя о чем хочу попросить. Пусть Полина сегодня придет в Обыденский. Квартиру прибрать, ужин приготовить. Отец ведь в город поехал. Наверное, заночует. Может быть, гостей приведет.

– Нет, – с раздражением отрезала Ирина, – и не подумаю. Я еще от майского скандала в себя не пришла. Илья на меня месяц дулся.

– Да что ж это такое? – искренне возмутилась Олимпиада Матвеевна. – С ума он сошел, что ли? Ведь мы родня. Что, убыло от его матери, что она окна на даче помыла?

Сама ведь вызвалась. Я ее силком не тянула. Надо же, барыня какая!

– Мама! А если б она тебя пригласила полы помыть? – с издёвкой поддела Ирина. И вдруг чужим, незнакомым голосом сказала:

– Я вас поняла. Постараюсь сделать все, что в моих силах.

«Кто-то нагрянул», – догадалась Олимпиада Матвеевна. С горечью подумала о дочери: «Личный покой бережет. А что отец придет в пустой дом, может быть, людей нужных приведет – ей на это наплевать. Не понимает, что рубит сук, на котором сидит».

Она прилегла на диван. Задремала. Снился какой-то дом. Пустой, с голыми стенами. Когда проснулась, тотчас подумала: «Если что с Антоном случится, как жить буду? Ни копейки за душой у меня нет. Дом и тот на Илью записал. Неужели на вдовью пенсию придется нищенствовать?»

Еще в апреле почувствовала – опять у Антона Петровича нелады на работе. О расспросах и речи не могло быть. Всю жизнь скрытничал, таился, отмалчивался. Словно была ему чужим человеком. Поначалу обижалась до слез. А после стерпелась, свыклась. И даже научилась угадывать. Своя примета была. Стоило его делам лишь чуть пошатнуться – тотчас начинал расходы урезать. Но то, что сделал в этот раз – уму непостижимо. Положил тоненькую зелененькую пачечку на стол: «Это на месяц. Привыкай», – вот и весь разговор. Ей показалось ослышалась. Она торопливо пересчитала раз, другой деньги. Чувствовала, как пальцы рук нервно подрагивают. «Как же жить? Расходов — прорва. Худо-бедно нужно себе хоть что-нибудь пошить. Не станешь же щеголять на даче в прошлогодних обносках. Разговоров, сплетен не оберешься. Да и Антону неприятно. Вокруг его сослуживцы, подчиненные. Ирине нужно хоть сколько- нибудь подкинуть, не то скуксится и будет месяц дуться. Но главное, как же летом? На три дома с такими деньгами не проживем».

Лето жили словно переезжие свахи: то в городе, в Обыденском переулке, то на служебной даче в Синицино, то здесь – в Скоках. Сколько раз просила отказаться от Синицино. Одна маята и расходы. Домишки деревянные на троих. Казенная убогая, обшарпанная мебель. Казенные выцветшие занавески. А главное, живешь – весь как на ладошке. Дощатые плевые перегородочки в домах. Во двориках ни заборов, ни палисадничков. Открытые веранды, выходящие на главную заасфальтированную аллею, где вечерами чинно прогуливались парами. Не жизнь – а солдатская казарма. Каждый твой шаг на виду. Каждое слово на заметку берется. А в Скоках такой домина пустует. Хорошо, если Ирина в воскресенье туда наведается. Илья за все время ни разу не соизволил заглянуть. А что такое дом без хозяев? Сиротство одно, разруха. Зачем же тогда столько денег вколотили?

Но Антон Петрович и слышать не хотел. Тотчас оборвал: «Не твоего ума дело. О Скоках – забудь. И гляди не проболтайся». Олимпиада Матвеевна поджимала губы, сердилась, а главное – не могла понять: «Чего скрытничает? Что выгадывает?» В Скоки наведывались украдкой раза два в неделю. Даже шофер-Коля об этом не знал. Ездили на своей машине. Чувствовала, что и для мужа дача в Синицино была вроде каторги. Вечно сердился, нервничал, так и норовил переночевать в городе. И каждое лето тянул с переездом чуть ли не до июля. Вся эта мука мученическая тянулась уже не первый год. Раньше дачу давали в Бирюлёво. Там и дома, и обстановка, и публика были не чета синицинским. Как увидела первый раз эти дощатые конурки, тотчас поняла: «Съехал мой Антон Петрович. Съехал». По обыкновению, смолчала. А через месяц стороной узнала, точно съехал. Потому в апреле и встревожилась: «Да что ж это такое? Неужели опять понизили?» Украдкой посмотрела в партбилет: «Нет, взносы те же». Значит, просто неприятности. Начала прикидывать, как бы выкрутиться на эти гроши. Решила сэкономить на портнихе. Правда, та жила где-то у черта на куличиках, но шила сносно. И что самое главное – брала в перешив старьё. Ломалась, насмешливо хмыкала – но брала.