Мариам Юзефовская - В поисках Ханаан

Рука матери взметнулась над головой. Перья заколыхались, зашевелились в воздухе, точно от порыва ветра. «Будто плюмаж, – едва подметила про себя Октя, – головной убор старого воина».

Мать, внимательно глядя на Октю, тихо произнесла:

– Его посадили. Потом, в конце, когда я была уже здесь, расстреляли.

– Где? – Выдохнула Октя.

– Там городок был с таким трудным названием.

Погоди, кажется, Алькал. Громадная старинная тюрьма с башенками. Неподалеку был аэродром.

– Кто расстрелял его? Фашисты?

Елизавета Александровна запнулась. С неохотой вытолкнула из себя:

– Нет, наши.

– Мама, ты что-то путаешь! – Октя вцепилась в ее руку. – Ты путаешь. Не может быть!

– Что ты понимаешь? – Вспыхнула Елизавета Александровна давно забытым огнем. Глаза непримиримо блеснули. – Нас со всех сторон окружали фашисты. Народный фронт раскалывался врагами. И в этой неразберихе бдительность нужна была – как воздух. А он переметнулся к социалистам. Это было предательство. Вам теперь этого не понять…

– Отчего же? – Перебила ее Октя и устало откинулась на спинку стула. – Борьба за чистоту рядов. Шаг влево, шаг вправо – стреляю без предупреждения, – она усмехнулась, – чего уж проще. Кстати – как ты назвала этот городок? Алькал? Поздравляю! Хорошенькое место вы выбрали для своих игр. Это родина Сервантеса.

– Нам было не до того, – отрезала Елизавета

Александровна. Несколько минут она сурово молчала, поджав губы и насупившись. Внезапно в изумлении вскинула брови. – А знаешь, ты, кажется, права. Наша столовая выходила фасадом на площадь, где был памятник Сервантесу. И отель назывался «Сервантес». Там жили наши советники.

– Мама, – прервала Октя, ей вдруг невыносима стала и эта комната, и мать с метелочкой в руках, – я должна сегодня ночью уехать. Квартиру освободила. Документы сдала на оформление. Остальное подождет до приезда Жени. Вот здесь все написано. – Она протянула матери бумаги.

Елизавета Александровна удивилась:

– Ты ведь говорила, что на неделю приехала! – Терпеливо, точно маленькой, начала объяснять:

– Мне нужно срочно ехать, Альгис заболел, – и тут же суеверно испугалась: «Накличу я на его голову беду. Накличу!» Мать обиженно пожала плечами:

– Но ведь был здоров, когда ты уезжала. Да и потом – с ним твой муж, Владас. – Она проницательно посмотрела на Октю. – У вас с ним все в порядке? Октя кивнула:

– Все в порядке.

– Вот видишь, он присмотрит. Да и Альгис не маленький.

– Нет, мама, не могу. У меня уже билет на руках, – она открыла сумочку, показала билет. И замерла. Когда и где купила его – припомнить не могла.

– Вольному воля, – поджала губы мать. – Может, хоть поешь со мной? – Внезапно несмело добавила она.

И эта робость доконала Октю. Она подавленно кивнула. Мать подала еду в крохотных детских тарелочках:

– Ешь, это протертый суп-пюре. Очень полезно. Октя хлебала скользковатую безвкусную жижицу. А в мыслях было только одно: «Альгис, Альгис».

Мать отложила ложку, положила Окте руку на запястье. И Октя вздрогнула от неожиданной ласки, точно ее током пронзило. Сколько помнила себя, мать никогда себе этого не позволяла.

– Октя, – приглушенно пробормотала Елизавета Александровна, – я давно у тебя хотела спросить! Как Альгис? Учится? Он не вышел из комсомола? Ты не думай, – заторопилась она, увидев, как исказилось лицо Окти, – я ведь переживаю за него. Знаю, что у вас творится. – Октя съежилась от страха: «Неужели ей что-то известно?» А мать, не замечая ее затравленного взгляда, все тянула и тянула свое, – каждый день читаю газеты, смотрю телевизор. Слушаю Францию, Испанию. Язык еще помню. Я тебе говорила в свое время, что эти вражьи недобитки только ждут своего часа. Так оно и получилось. Только вожжи отпустили, сразу начали рваться из упряжи. А ведь помню: встречали с цветами. Конечно, не все, были такие, что и ножи точили. Как там твой муж, тетушка его, Эляна? Небось в этот фронт вступили? – Лицо матери злобно передернулось. – Главное – «фронтом» назвали. Что такое фронт – не видели и не нюхали. Раньше бы им быстро объяснили, что такое фронт. За три дня был бы наведен порядок. От этой парши и следа не осталось бы. – Октя молча сжала губы. Мать подозрительно посмотрела на нее. – Что ты молчишь? Или, может, к ним переметнулась?! С тебя все станется. – Октя горько улыбнулась.

– А мальчик? Альгис? Надеюсь, у тебя хватило ума перетянуть его на свои позиции? – Октя молча кив-нула, с болью подумав: «Знать бы еще свои позиции». – Может, мне ему письмо написать? Разъяснить обстановку? Октя, не сдержавшись, криво усмехнулась: