Арно Зурмински - Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию

Паровоз вернулся только после полудня, впрягся впереди товарных вагонов и потащился дальше на юго-запад.

- Мы едем на Алленштайн, - заметила майорша, знавшая с прежних времен восточно-прусские железные дороги.

Вскоре выяснилось, что никто, даже поляки, не подумал, как поступать с мочой и экскрементами. Для Германа и Петера это была не проблема: если им было нужно, они отливали прямо на ходу поезда в дверь или в щели дощатой стены. Но как быть женщинам? Тут снова пригодились выброшенные раньше времени жестяные ведра. У всех на глазах на такое ведро забиралась Виткунша, заворачивалась в свою шубу и сидела так довольно долго, как наседка на яйцах. После этого она несла ведро к двери, выливала его из идущего поезда и ставила в угол, пока оно снова не требовалось. Только у Вовериши, казалось, не было нужд такого рода. У нее все впитывалось в четыре пары толстых трико, которые она предусмотрительно натянула на себя. Пизо тоже не думал о деревьях, а справлял свои дела в большой кожаной сумке Вовериши. От этого вскоре образовалось такое зловоние, бывшее более или менее терпимым только благодаря тому, что дорожный ветер постоянно вдувал через щели между досками свежий воздух. Герман и Петер пользовались каждой короткой остановкой, чтобы убежать от вони мочи, собачьих и человечьих испражнений.

К вечеру добрались до Алленштайна. Город стал совершенно польским, с польскими флагами на всех заметных зданиях, с конными упряжками и санями на улицах и удивительно ярким освещением. Копошащийся людской муравейник расчищал развалины вокруг вокзала.

- Это наверняка немцы, - сказал Петер.

Поезд остановился на вокзале, паровоз отцепился.

- Где нас разместят на ночь? - спросила Виткунша.

Ну, теплый барак, наверное, найдется. Может быть, дадут и поесть. Но сначала ничего не случилось. Если бы не расплакалось несколько детей, было бы тихо, как в лесу.

- Нас забыли, - заявила мать Петера после того, как в течение получаса ничего не происходило.

Для Германа и Петера это был сигнал вылезти из вагона и отправиться смотреть, что творится в Алленштайне. Они двинулись по перрону, аккуратному, чистому перрону, прошли через здание вокзала с выбитыми стеклами и наконец в том месте, где обычно проверяли билеты, наткнулись на часового. Тот замахал обеими руками и закричал:

- Не выходить! Всем оставаться в поезде!

Герман и Петер развернулись, обнаружили, что территория вокзала обнесена высоким забором из колючей проволоки, посмотрели немного через изгородь на городские огни, видели одного старого человека, катившего на ручной тележке елку. Ах да, дело шло к Рождеству. Замерзшие, они влезли обратно в согревающую вонь теплушки. Виткунша уже спала и опять храпела.

Хорошо, что у матери Петера был хлеб.

Может быть, повезут ночью?

Рядом в последнем вагоне пел женский голос. Песню "Соня" из оперетты Франца Легара "Царевич": "Бесконечны сибирские степи, вечным снегом покрыты они... Соня, Соня, твои черные кудри я целую во сне - никогда тебя не забуду, чудный волжский цветок..."

- Это - настоящая певица, - сказала майорша.

А уж она знала, она в молодости бывала в опере в Берлине. Ну и спрашивается: что настоящая певица делает среди зимы в битком набитом, вонючем товарном вагоне?

- Она знала лучшие времена, - сказала мать Петера, отрезая хлеб.

- Будет много снега, - говорила сама с собой Вовериша. Она чувствовала перемену погоды сквозь свои четыре трико.

- Когда идет снег, хотя бы не так холодно, - сказала Шубгилла.

Женщины повернули Виткуншу, завернувшуюся в свою шубу, на бок - на спине она слишком громко храпела.

"Соня, Соня, идет год за годом, и мукам моим нет конца - никогда тебя не забуду, чудный волжский цветок..."

Какая грустная песня. Можно было расплакаться.

По пути подцепляли все новые и новые вагоны, товарные, набитые людьми. До Шнайдемюля маленький паровоз добирался четыре дня. Там застряли, стояли на запасном пути, пока по магистрали катились на восток русские военные и товарные поезда со станками, демонтированными в Германии.

За Вислой снега уже почти не было, и это обстоятельство значительно облегчало выходы на вокзал. Картошку, турнепс, брикеты - если только они вообще были - уже не нужно было выкапывать из-под снега.

От Шнайдемюля шли в направлении на Позен. Потом вдруг на полпути повернули обратно. Далекий объезд через Гнезен. То на восток, то на запад. То стояли в открытом поле, то опять загоняли на сортировочную станцию.