Елена Стефанович - Дурдом

Елена все еще ничего не могла понять…

Врачи, обступившие ее постель, с каким-то странным выражением лиц прятали от нее глаза. Она могла бы поклясться, что им… стыдно перед ней!

Особенно это было заметно у Федора Михайловича: он стоял, стиснув зубы и уставившись в пол, и скулы его выпирали, как каменные ядрышки. И глаза у него были… ох, какие глаза были у Беленького, когда он изредка поднимал опущенную голову и исподлобья смотрел по сторонам!

— Вы меня выписываете? — спросила Елена у Федора Михайловича. — Очень хорошо. Только сообщите, пожалуйста, маме и вызовите такси… Да, а как мне быть с перевязками?

И Беленький вдруг, словно чем-то поперхнувшись, издал нечленораздельный звук, резко повернулся и, протолкавшись сквозь плотную толпу своих коллег, выскочил из палаты.

— Что это он? — недоумевающе обвела собравшихся взглядом Елена. — Куда он?..

И тут, смутно уже догадываясь и не желая верить в происходящее, она, пошатываясь от слабости, встала с кровати и подошла к врачам вплотную:

— Вы… что?

Но врачи не выдерживали ее взгляда, косились куда-то в сторону…

Опустил глаза, густо покраснев, Лексеич. За ним — заведующий отделением. И вся его команда.

Так… Ну, кажется, все встает на свои места. Только уточнить.

— Так вы что, выписывать-то меня собираетесь в психушку? — звенящим от напряжения голосом спросила Елена у Ликуевой. — Значит, в психушку? За что же на этот раз?

И тут непробиваемая Ликуева несколько растерялась.

— Ну, что значит "за что?", Леночка? — забормотала она. — Ни за что. Просто мы тут посоветовались с докторами и решили, что тебе нужно будет еще пройти курс лечения в нашей больнице. А здешние врачи будут приезжать к нам, делать тебе перевязки, контролировать твое лечение.

— Но какой же в этом смысл? — стараясь быть предельно спокойной, недоумевала Елена. — Какой смысл лечить мое хирургическое заболевание на псишке?

Она обводила собравшихся взглядом, но все упорно прятали глаза. Врачам было тягостно и неловко от этой вопиющей сцены, хирурги отлично понимали, что такое решение и нелепо, и бесчеловечно, да просто преступно.

Но, к сожалению, право окончательного решения было не за ними, а за заведующим кафедрой.

А ему, как потом выяснилось, очень по нраву пришлась идея о "психическом" происхождении бесконечного заражения у Ершовой. Ну, не в собственном же бессилии расписываться ему, доктору наук!

Кроме того, она ведь портит всю картину в отделении: койко-дни остаются единственно приемлемыми показателями работы отделения, а из-за этой Ершовой скоро все показатели полетят к черту… Ничего страшного не произойдет, если версия о "психическом" происхождении гнойников проверится у коллег-психиатров. В крайнем случае, можно будет снова взять больную в отделение, тогда она уже будет вновь поступившей. А здесь, в хирургическом отделении, установить за ней должный контроль невозможно. Вот в психбольнице — там специально подготовленный персонал, там смогут установить за ней необходимое наблюдение. Правда, неприятная вышла сегодня сцена с Федором Михайловичем… Вот до чего невыдержанный человек! Раскричался, кулаком по столу застучал: "Это — подлость, это не по-человечески!"… Человеколюбие, доходящее до абсурда. Нельзя же так со старшими по званию, по должности. Это уже переходит все границы…

Между тем для лечения Ершовой перепробованы все возможное средства, а нагноение продолжается, более того, усиливается. Случись что — сколько потом может быть всяческих неприятностей! Зачем ему это?..

Елена поняла, что рассчитывать на элементарнейшую порядочность людей в белых халатах не приходится. Но обиды на них у нее не было, она понимала, что все они в общем-то люди подневольные. Кроме хорошего, ничего она от них здесь не видела.

— Что ж, несите одежду, — безнадежным, угасшим голосом произнесла она. Ей во что бы то ни стало хотелось уйти отсюда по-человечески, чтобы хоть здесь ее не таскали, как пьяницу или уголовницу, дюжие санитары под руки.

И врачи, один за другим, как нашкодившие школьники, начали выскальзывать из палаты.

…И снова "газик" с красным крестом на боку мчится по осеннему городу. Она приникает к окну: столько времени — на больничной койке!..

Город был в разгаре осени. В густых кронах городских тополей, акаций, редких березок светились золотые, багряные пряди листвы.

Сколько их уже миновало, весен, осеней и зим, куда они канули? Все бесконечно возвращается на круги своя. Как будто это не жизнь, а кинолента, где склеены конец и начало.