Александр Стефанович - Пугачёвочка. Концерт в четырёх частях

Недавно ко мне приехали телевизионщики брать очередное интервью. Корреспондент спросил:

— Александр Борисович, у вас все завешано картинами и фотографиями. А почему же нет хотя бы одного фото с Пугачевой?

— А с какой стати они тут должны висеть?

— Я думал, у вас все в фотографиях Аллы Борисовны. Так многие считают.

— Считать не вредно, — ответил я. — На самом деле Алла была только одним из эпизодов моей жизни. Ярким, но коротким. А приключений и без нее хватало.

— Может, расскажете что-нибудь о ней — попросил он.

А я подумал: если и вспоминать о наших отношениях, то надо рассказывать не о ней (чужая душа — потемки), а о себе. О том, что видел и что чувствовал человек, оказавшийся в самом центре тогдашней эстрадной тусовки.

С Аллой мы познакомились осенью 1976 года. Я тогда работал на «Мосфильме», снял уже несколько картин. В том числе первый советский мюзикл «Дорогой мальчик» по пьесе Сергея Михалкова на музыку Давида Тухманова. Песни к этому фильму написал замечательный поэт Леонид Дербенев, с которым мы подружились. Необыкновенно остроумный человек, он был не только автором песен, которые пела, и до сих пор поет вся страна — один только шлягер про зайцев с залихватским припевом: «А нам все равно, а нам все равно…», чего стоит! — но и частушек, считавшихся народными. Например:

Авторство такой шутки по тем временам тянуло лет на десять лагерей строгого режима. А вторая частушка могла претендовать уже на высшую меру наказания:

Обе были написаны в самый разгар строительства коммунизма. Одна к очередному юбилею Октябрьской революции, а другая — к столетию со дня рождения Ленина.

Дербенев был еще потрясающим импровизатором. Однажды Карл Ильич Элиасберг, известный дирижер, его подначил: «Вот вы, Леонид, пишете эпиграммы на всех подряд, а на меня — слабо?» И Дербенев мгновенно выдал:

Леня сочинял не только частушки и эпиграммы, но и серьезные стихи. Например, такие, навеянные запретами на выезд из СССР:

Это стихотворение не было, конечно, напечатано. Советская власть Дербенева недолюбливала, а он отвечал ей взаимностью. Книги у него не выходили, и в Союз писателей его не принимали, но он состоял в более демократичном Союзе кинематографистов, так как написал песни почти к ста фильмам…

Так вот, это именно Лене пришла в голову идея познакомить меня с Пугачевой. Однажды при встрече он сказал:

— Есть одна девушка, очень талантливая, нужно ей помочь. Я думаю, ты это сумеешь сделать. Может, у вас даже что сложится. Только учти, она совсем без тормозов. Я тебя об этом заранее предупреждаю. Чтобы потом претензий не было.

— А она симпатичная? — поинтересовался я.

Дербенев своим предложением попал в мое слабое место — помогать красивым девушкам для меня одно из любимых развлечений.

Тут надо сказать, что о Пугачевой как о певице я к тому моменту ничего не слышал. Ну, крутилась по радио песенка «Арлекино», но у меня она никак не ассоциировалась с будущей знакомой. И вообще, эстрадой я не очень интересовался. В нашей кинематографической среде к этому жанру относились весьма пренебрежительно. Кино, театр — это искусство. А эстрада — что то такое второсортное.

Через какое-то время Леня и его жена Вера пригласили к себе. Они жили в небольшой квартире на проспекте Мира. И вот я приезжаю и вижу симпатичную девушку — стройную (во что теперь трудно поверить), рыжую, конопатую, губастую и безумно темпераментную. Было ей тогда двадцать шесть лет. Мы посидели в кухне за столом, потом перебрались в гостиную, где стояло пианино. Возле инструмента Алла почувствовала себя в родной стихии. Ударила по клавишам, спела одну песенку, другую, принялась пародировать модных тогда певиц — Пьеху, Ротару, Миансарову. Леня читал веселые стихи. Я рассказывал анекдоты. В общем, вечерок удался. А она оказалась в центре внимания. В чем Пугачевой нельзя отказать, так это в умении в любой компании перетянуть одеяло на себя. Одно из ее «самопальных» четверостиший повествовало как раз об этом: