Александр Стефанович: Пугачёвочка. Концерт в четырёх частях

Но Алла и сама могла защитить собственное достоинство. Однажды она попросила сопровождать ее в Министерство обороны на концерт, посвященный Дню Советской армии. Переодевшись в гримерке в нарядное платье, она направилась по коридору к сцене и перед самыми кулисами столкнулась с известным тенором, солистом Большого театра, который только что закончил выступление. Он был красный, как рак, и ругался отборным матом: «Трамтарарам… Какой позор! Чтобы я еще раз сюда пришел…»

Оказавшись на сцене, Алла обнаружила, что это не концерт, а прием для иностранных военных атташе, аккредитованных в СССР. Они стояли спиной к сцене, пили водку, жевали, громко разговаривали, орали песни и всем своим видом демонстрировали свое равнодушие к выступавшим.

Пугачева подошла к микрофону и сказала: «Минуту внимания! Попрошу тишины в зале!» В зале наступила гробовая тишина. Такой наглости от какой-то артистки никто не ожидал. Кое-кто из зарубежных гостей даже подавился черной икрой. А Алла продолжала: «Сегодня у нас национальный праздник. Мы приветствуем защитников Отечества. Настоящих мужчин. Надеюсь, что они найдутся и в этом зале. Им я посвящаю свою песню…»

Ушла она со сцены под аплодисменты зала. Но за кулисами генералы, устроители приема, вылили на Пугачеву ушат грязи: «Ты кто такая? Что себе позволяешь? Тебя привезли сюда, чтобы ты пела и обслуживала банкет! Вот и пой! Вот и обслуживай! Поздравлять иностранцев может только министр обороны, лично! Ты что о себе возомнила?», — и так далее, и тому подобное. Проорав, они убежали писать докладные записки.

Пугачева была на грани истерики. Ситуацию спас какой-то моряк, капитан первого ранга. Он поцеловал артистке руку, подарил цветы и сказал: «Алла Борисовна, я хочу, чтобы вы знали — не все военные такие. Запомните, моряки к этому инциденту никакого отношения не имеют. Но я все равно приношу вам извинения…»

На этом дело не кончилось. В Министерство культуры пришла «телега» из Министерства обороны — Пугачева на банкете для иностранцев, со сцены произносила «незалитованный» текст и много чего себе позволяла.

Несколько месяцев я наблюдал за тем, что и как делала Алла, а однажды напечатал на пишущей машинке несколько строчек и повесил листок над столом в кухне.

«Это еще что?» — поинтересовалась она. Понять содержание бумажки можно было не сразу. Текст был шутливо зашифрован. Вот что там было:

1. Театр.

2. Исповедь.

3. Одинокая женщина.

4. Русская ниша.

5. Пугачевский бунт.

Человек я педантичный. Должен обязательно все систематизировать, выработать план действий. Вот и составил для Аллы «меморандум» из пяти пунктов, которым она, по моим представлениям, должна была следовать.

Пункт первый был напоминанием о «театрализации песни», о чем я говорил Алле после нашего первого свидания. Мне казалось, что именно артистизм является ее сильной стороной. На него и нужно было делать ставку, чтобы обойти более сильных вокалисток — Долину, Понаровскую, Отиеву…

Пункт второй ориентировал на исповедальную форму как на наиболее доступный путь к душе зрителя. Я предложил, чтобы отныне все тексты ее песен были только от первого лица — «это было со мной, это было в моей жизни». Леня Дербенев сразу оценил идею и написал прекрасный текст: «Вы не верьте, что живу я, как в раю, и обходит стороной меня беда. Точно так же я под вечер устаю. И грущу и реву иногда…»

Третий пункт — про несчастную женскую долю. По моим представлениям, основными потребителями эстрадных песенок были школьницы, страдающие от неразделенной любви, и брошенные мужьями продавщицы с малыми детьми на руках.

Четвертый пункт определял национальный характер будущего проекта. Пение на английском языке мне казалось бесперспективной затеей для советской эстрады. Подражатели Эллы Фицджеральд могли рассчитывать в лучшем случае на рестораны. К тому же, тогда правили бал Эдита Пьеха со своим «иностранным» акцентом, София Ротару и несколько прибалтов. А «русская ниша» оставалась практически свободной. Сам бог велел возглавить отечественную эстраду певице с такой исторической фамилией — Пугачева!

«Пугачевский бунт» — это пятый пункт. В то время обязательной частью репертуара любого певца была гражданская лирика — все эти «За того парня», «Ребята семидесятой широты» и так далее. Нужно было отказаться от любых гражданских тем. И я ее учил: «Говори — я пою только о любви! Пусть Соня Ротару выводит: „Я, ты, он, она — вместе целая страна!“» Этими темами народ тогда перекормили. И любой «инакопевший», Высоцкий к примеру, притягивал всеобщее внимание.