Елена Стефанович - Девочка из КВД

Когда одной своей доброй старой знакомой, женщине интеллигентной и тонкой, — по крайней мере она сама себя любила рекомендовать именно так, я стала пересказывать идею задуманной мною повести — о девчонках, пациентках кожно-венерического диспансера, она закрыла ладонями уши и почти закричала: «Я не хочу этого знать!!? Кому нужна эта грязь! У меня тоже есть дочка, ей тоже пятнадцать, я знаю дочь и ее друзей — это не о них!!!.. Не хочу, не желаю знать такой грязи!»

…Да, очень удобно — зажать ладонями уши и глаза — «ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не говорю!» — и жить-поживать в своем тихом придуманном мире, где нет места растлению малолетних, где все родители добропорядочны, нежны и человечны, где не пускают 10—11-летних девчонок «по кругу», как стакан хмельного пойла, и где 13-летние дурочки не производят на свет младенцев-уродов с врожденным сифилисом…

Я тоже хотела бы жить в таком тихом и уютном, спокойном мире. Но что делать с больной памятью сердца, с памятью души? Как их забыть, этих маленьких изгоев занятого собой общества, которое поет и пляшет, любит и ненавидит, пьет коньяк и политуру, но в котором нет даже маленького уголка, чтобы спрятать, согреть, укрыть от житейских мерзостей эти детские душонки?..

Мне очень трудно было писать обо всём этом. Впервые я вдруг почувствовала всю тяжесть, беспомощность русского языка, когда потребовалось описать сцены насилия, разврата, разложения. Нет в русском языке адекватных таким случаям слов, не употреблять же матерные! Поэтому прошу заранее простить мне невольную грубость и жестокость языка этой повести. Итак.

Никто уже не мог в точности вспомнить, в который по счету раз попала в КВД на лечение Нюшка-Мочалка. Нюшке 15 лет, последние три года она залетает в знакомое заведение с регулярностью добросовестной деревенской письмоноши: месяц-два гуляет на свободе, и — снова в знакомом отделении…

Вообще-то, официально Нюшка зовётся Анной Николаевной Спиридоновой. Среднего роста, крепко сбитая, она колобком катается по женскому отделению. Девчонка как девчонка, вот только этот странный взгляд исподлобья, злобный какой-то, совсем не девический, и какое-то серое, старообразное лицо… Разговаривать с Нюшкой бесполезно: у нее нет ни одного зуба, она страшно шепелявит, к тому же сильно заикается, так что пытаться разговорить ее — пустое занятие.

Никто толком не знает, откуда она взялась, эта Нюшка, где ее родители, и есть ли они у нее вообще. Зато много ходит по отделению смутных рассказов о том, что промышляет Нюшка на вокзале — находит клиентов, любителей, как принято сейчас говорить, орального секса, берёт недорого, в лучшем случае — десятку, а зачастую и вообще ей ничего не платят — не пойдет же эта немтырка в милицию жаловаться, в самом-то деле. Оральный секс, оральный секс. Это — если в книжках. На самом-то деле, в жизни, всё куда как просто и донельзя грубо: меняются кавалеры один за другим, спускают вонючие штаны, и — старайся, Нюшка, доставляй дяденькам и юношам удовольствие!.. За три года, что слоняется она по вокзалам, всё на свете уже видела, знает и понимает, ничем ее не удивишь, не испугаешь, не разжалобишь. Сквозит в ее глазах такая беспросветная, такая дикая, бесприютная пустота, что хочется от страху орать. Пусто в ней, в этой девчонке, словно в хате, где разом вымерло целое семейство, вплоть до собаки и кошки… Как же она, Нюшка-Мочалка, Анна Николаевна Спиридонова, дошла до жизни такой?

…Всего лишь три года назад в одном из городских дворов-колодцев бегала беззаботная шестиклассница, Анька-Сорви Голова. Как-то так получилось в их дворе, что девчонок здесь почти не было, из двадцати пяти ребят-школьников — только три девчонки. Две другие, Светка и Марина, пацанов сторонились, ходили играть с девчонками в соседние дворы. Ну, а вот Анька повсюду с пацанами, куда они — туда и она!

Надумают ребята в футбол — Анька с ними. На речку, в лес за город — и она не отстаёт.

Семья у Аньки была как у всех: в меру выпивающий отец, слесарь на машиностроительном заводе. Мама — бухгалтер, тоже любящая пропустить рюмочку, но тоже — в меру, не теряя приличий. Воспитательными нотациями родители Аньке не досаждали, полагая, что «вырастет — сама всё поймет». Поэтому училась девчонка, не очень-то перетруждая себя сидением над учебниками: «тройка — не двойка», — любила повторять она. К практически неограниченной свободе привыкла как-то быстро и сразу, уже в четвертом классе, если считала нужным, могла гулять на улице хоть до полуночи, родители не ругались, только мать иногда вздыхала да ласково журила: «Смотри, дочка, как бы чего не вышло».