Эрскин Колдуэлл - Дженни. Ближе к дому

— А если я не найду работы…

— На этот счет не беспокойся. Напиши мне только, и я тебе пришлю еще денег. Но не возвращайся сюда. И я хочу, чтобы ты уехала немедленно, не откладывая этого. Ну, ступай домой, собери кое-что из вещей, чтобы захватить с собой, а потом садись в автобус. Только не задерживайся дольше, чем до завтрашнего утра.

— Мне все равно где ни жить, — сказала Джозина и заплакала. — Мне больше не из-за чего здесь оставаться. Харви больше нет — он умер. Мне все равно. Любое место годится для меня.

Далтону захотелось обнять ее и утешить, но вместо этого он только положил руку ей на плечо и крепко сжал его. Немного погодя она утерла слезы и встала. Идя к двери кабинета, она ни разу не оглянулась на Далтона, не сказала ему ни слова.

Она вышла из кабинета, и Далтон, проводив ее до вестибюля, стоял и смотрел, как она спускается по лестнице и выходит на улицу. Она так и не оглянулась ни разу.

— Прощай, Джозина, — дрогнувшим голосом сказал он ей вслед, когда она скрылась из виду. — Храни тебя бог, Джозина.

Уже протянулись длинные вечерние тени, и скоро должна была спуститься тьма, когда Туземец Ханникат, в серой кепке и синей куртке, вышел из Большой Щели и направился к центру города.

Уже чувствовалась осенняя прохлада, когда ветер с севера покачивал ветви дубов и сикомор и шуршал побуревшими листьями на тротуаре. Дым от вечерних очагов клубами поднимался из труб и, расходясь по улицам и переулкам, оставлял в воздухе едкий запах.

Деловой день подходил к концу, и в лавках и конторских зданиях деловой части города уже гасили свет. Некоторые секретари и конторские служащие возвращались домой пешком с городской площади, другие ехали в авто, скрежетавших на поворотах и яркими фарами освещавших дорогу к дому. Впервые в жизни почувствовав свое одиночество, Туземец Ханникат позавидовал людям, которых дома ждут жены.

Большинство фермеров, которые приезжали в город провести день и сделать закупки, давно уехали, чтобы пораньше добраться домой в деревню и успеть до темноты подоить коров и задать им корм. Каменная лестница перед зданием суда опустела: все мужчины, которые днем лодырничали и болтали, греясь на солнце, к ночи ушли домой. Пять-шесть школьников катили в сумерках на велосипедах за бутылкой молока или ковригой хлеба, пока лавки еще не закрылись.

Туземец с раннего утра сидел сгорбившись за верстаком, стараясь разделаться с починкой приемников, и он очень устал и сильно сутулился после целого дня работы. Он проголодался, и ему ужасно хотелось поесть чего-нибудь, но только не чилийских бобов с макаронами. Дома у него было много жестянок с бобами и макаронами, которые всегда были под рукой в дождливые вечера или в те дни, когда он не выходил из дому, но как ни был он голоден, ничего такого ему сейчас не хотелось.

Устало шагая по улице в густой тени дубов и сикомор, Туземец не мог не думать о Мэйбл Бауэрс и соображал, что у нее будет к ужину нынче вечером. Чем больше он думал о Мэйбл, живущей в большом кирпичном доме на Черри-стрит, тем голоднее он себя чувствовал. Он был уверен, что она готовит его любимые блюда, и начал думать о куриных котлетах с подливкой, о ветчине с горошком и печеном ямсе с колбасным салом, о маисовых лепешках и пирогах с бататами, но не знал, придется ли ему еще хоть раз попробовать всего этого.

Он еще не добрался до дверей пивной и увеселительного заведения Эда Говарда, как уже чувствовал себя непоправимо несчастным, тосковал и сокрушался о самом себе и своей горькой доле. Он не мог понять, куда девалось то счастье, которым он так хвастался в прошлом. («Кому охота тратить зря время и жалеть пожилого холостяка только потому, что он питается консервами? Пускай сам себя жалеет. Сам же и виноват. Много найдется женщин, которые были бы рады выйти замуж и стряпать для мужчины. Беда в том, что почти все холостяки становятся такими эгоистами и до такой степени укореняются в своих привычках, что даже сами с собой не могут ужиться».)

Когда он вошел в заведение Эда Говарда, ярко освещенная комната была полна шумного говора и громкого смеха. Не обращая внимания на яркий свет и резкие звонки автоматов, он прошел мимо них, словно не подозревая об их существовании. В пивной толпилось человек десять или двенадцать, и один из них, назвав его по имени, что-то сказал, но Туземец все же не оглянулся. Он подошел прямо к стойке и сел на табурет.