Генри Лоусон - Рассказы

Однажды, когда Мэри спросила старшую девочку Энни, голодна ли она, та ответила отрицательно. Но вид у нее был голодный. Оборванный малыш, который пришел вместе с ней, все нам объяснил. Он сказал:

— Мама не велела Энни говорить, что мы голодные, если вы спросите. А если вы дадите нам чего-нибудь, она сказала, чтобы мы взяли и сказали: «Спасибо, миссис Уилсон».

— Я не хотела врать вам, миссис Уилсон, — сказала Энни, — но я думала, Джимми наябедничает на меня. Спасибо, миссис Уилсон.

Соседка наша была небольшого роста, худая, плоскогрудая, загорелая до черноты. Глаза у нее были карие, почти рыжие, временами диковатые, лицо заостренное — это нужда его заострила, — со впалыми щеками. А выражение лица… ну, словно у женщины, которая когда-то была очень любопытной и подозрительной и хотела обо всех все знать и все слышать, а потом любопытство у нее совсем пропало, а выражение лица и манера быстро и подозрительно оглядываться — остались. Вы, наверно, не поймете, но другого сравнения мне не приходит в голову. Лет ей было не больше сорока.

Помню утро, когда я увидел ее в первый раз. Я ехал вверх по течению ручья, чтобы посмотреть на свою будущую ферму, и заглянул в их хижину узнать, не найдется ли у хозяйки куска свежей баранины, потому что мне осточертела солонина.

— Есть, конечно, — сказала она резким, неприятным голосом. Я так и ждал, что она сейчас добавит: «Говорите, что вам еще, пока лавка открыта». Я встречал таких женщин и прежде, в ту пору, когда таскал свэг от одной стригальни к другой в гиблых местах к западу от реки Дарлинг, — и только поэтому не повернулся и не ушел прочь, а подождал, когда она снова заговорит.

— Заходите. Ну, заходите в дом и садитесь, — сказала она. — Я вижу, вы на фургоне. Вы, наверно, Уилсон, не так ли? Я слышала, вы собираетесь взять ферму Гарри Маршфилда? Посидите, я поджарю вам отбивную и вскипячу чаю.

Мне казалось, что это говорит не она сама, а граммофон, — я как-то слушал граммофон в Сиднее. А когда она отвлекалась от повседневных дел, то говорила каким-то… каким-то далеким, неуверенным голосом, словно блуждала в потемках.

В тот раз она говорила немного — только посетовала на засуху, на тяжелые времена и на то, что «масло и яички дешевеют, а ее муж и старший сын в отлучке и ей одной просто невмоготу».

Сколько у нее было детей, не знаю. Никогда не мог их сосчитать, потому что почти все они были маленькие и пугливые, как туземные дети, и всегда убегали и прятались, когда кто-нибудь приезжал. Да и черные они были, почти как туземцы. Верно, в среднем у нее прибавлялось в год по ребенку, и одному богу известно, кто ей помогал при родах! Мне говорили, что однажды при ней оказалась одна только туземка. О старшем сыне и старшей дочери она говорила редко. Дочь, звали ее Лиза, была «в услужении» в Сиднее. К сожалению, за этим, кажется, скрывалось совсем другое занятие. Старший сын был «в отлучке». В округе его, по-видимому, любили.

— Ну как ваш Джек, миссис Спайсер? — спрашивал кто-нибудь из соседей.

— Что слышно о Джеке? Где он теперь?

— О, где-то в дороге, — говорила она «далеким» голосом. Или: — Он в Куинсленде — перегоняет гурты. — Или: — Последний раз он прислал весточку с Дарлинга — он там стриг овец. С тех пор мы не получили ни строчки… это уже будет… с позапрошлого рождества.

И она с беспомощным и безнадежным видом устремляла свои исстрадавшиеся глаза на запад, туда, где раскинулись бескрайние пустынные просторы.

Из детей, что жили с матерью, старшей девочке было лет девять-десять. Лицо у нее казалось более старообразным, чем у матери, — маленькое, старушечье, на лбу морщинки. Томми, как я уже говорил, уехал в Куинсленд. Билл, старший сын из оставшихся в доме (старше Томми), был «довольно беспутный парень».

Мне случалось проезжать мимо их фермы рано утром в душную, знойную декабрьскую пору, когда коровий помет превращается в пыль и теплый, несвежий рассветный ветерок носит его в воздухе. Хозяйка уже работала на скотном дворе; привязывала и стреноживала коров, доила, а то тянула годовалого теленка за веревку и никак не могла сдвинуть его с места (даром что сама была крепче железа); или таскала в свинарник и в загон для молочных телят огромные ведра скисшего молока. Иной раз я спешивался и помогал ей справиться с молодым бычком или старой строптивой коровой, которая не давала привязать себя и нацеливала рога на хозяйку.

— Спасибо, мистер Уилсон, — говорила миссис Спайсер в таких случаях. — Дождемся мы когда-нибудь дождичка, как вы считаете?