Генри Лоусон - Рассказы

Митчелл высказал мнение, что ее, может быть, просто-напросто снедает жажда славы, то самое, что вынуждает девиц и женщин общаться с прокаженными, идти на поля сражений и возвращать к жизни уродливые обрубки человеческих тел, а также иной раз лжесвидетельствовать в суде, затягивая петли вокруг мужских шей. Митчелл заявил, что красавица может оказаться дочерью богатых родителей, даже аристократов, — для этого она достаточно хороша собой и интеллигентна.

— Как говорится в «Буллетине», — изрек под конец Митчелл, — «Каждая женщина в душе — хищница».

Однако ни у одной из замученных работой женщин Берка не возникало по отношению к этой девушке ни малейших подозрений или неприязни. Женщины утверждали, что она слишком чиста и красива для этих мест. Тут на вещи смотрели по-иному, чем в давно обжитых городах, где сплетницы чернят божий мир своими злыми языками. Берк был всего лишь маленьким транзитным городком в обширном краю; городком, который пропускал через себя свободных, добродушных, демократичных австралийцев и все лучшее из «паршивых овец» добропорядочного Старого Света; городком, где мужчины частенько должны были покидать семьи и на год и больше, владельцы лавок — полностью доверять покупателям, приятели — друг другу и где люди отличались широтой взглядов. Их умственный взор охватывал обширные просторы.

После своей первой памятной речи красавица редко баловала нас разговорами; все, что мы слышали от нее, были слова благодарности, когда она принимала пожертвования. Она никогда не выступала с проповедями; у нее был приятный голосок, и она обычно пела в хоре.

Так вот, если б то, о чем я тут пишу, было сплошным вымыслом и надо мной не довлело упрямое стремление говорить чистую правду, я бы мог сказать, что после знакомства обитателей Берка с красавицей их мораль внезапно чудесным образом изменилась к лучшему. Что Одноглазый Боген бросил играть в карты, пьянствовать, драться и сыпать ругательствами, присягнул на верность господу богу и сражается только с дьяволом-искусителем; что Митчелл скинул свою маску цинизма; что Дональд Макдональд перестал вкушать от древа познания, и ломать голову над психологическими загадками, и обрел счастье; и что Том Холл уже не слывет насмешником. Что с наступлением темноты никто больше не крадется через кустарник к известным необходимым заведениям, расположенным на окраине городка; и что свободомыслящие и обязательные леди из этих заведений вступили в Армию спасения.

Но ничего подобного не произошло. Верно, когда красавица появлялась, пьяницы малость утихали или убирались восвояси, драки и орлянка прерывались да временно употреблялась обыкновенная, невыразительная разговорная речь, — и это все.

Тем не менее большинство парней были откровенно влюблены в девушку из Армии спасения, — все те, кто не боготворил ее про себя. Долговязый Боб Бразерс, как утверждали, околачивался на улицах в надежде, что с ней произойдет несчастный случай — собьет лошадь либо еще что-нибудь в этом роде — и ему посчастливится вынести ее на руках; а пока что он наводил ужас на обитательниц бараков, бросая в темноте через изгородь поленья. Кто-то видел, как Барку-Рот, самый жадный человечишка в этих краях, опускал трехпенсовик в кружку, и в городе усиленно циркулировал слух (дело рук Тома Холла), будто Одноглазый Боген решил побриться и вступить в Армию спасения, перерядившись в девицу.

Симпатичный Джек Борхэм (по прозвищу Нагони Тоску), мечтательный стригальщик из Новой Зеландии, большой любитель Брет-Гарта, предпринял искусную попытку добиться успеха у красавицы. Он решил притвориться, будто с отчаяния стал пить и быстро опускаться, привлечь к себе таким образом ее сострадательное внимание, а затем сделал вид, что в жестокой борьбе с самим собой он исправился — ради нее. Джек поведал о результатах своего эксперимента с той легкой, безыскусной непринужденностью, которая была характерна для него и вообще для большинства тамошних жителей.

— Пропустил я несколько глотков, — рассказывал он, — и прилег малость отдохнуть под эвкалиптом у реки. Вижу, вдоль берега идет она и с ней еще какая-то девица из Армии спасения. Жара стояла ужасная. Я вспомнил историю насчет Сэнди и школьной учительницы из Брет-Гарта, [21]и мне в голову пришла отличная идея — растянуться на солнышке и лежать без движения, словно я совсем обессилел. Ну, отшвырнул я шляпу в сторонку, улегся прямо на солнцепеке в самой изящной позе, какую только мог придумать, и постарался изобразить на лице скорбь, будто я вспомнил свою маму и пропащую юность. Я надеялся, что ей станет жаль меня и она, конечно, наклонится, подымет мою шляпу и нежно водрузит ее на мою грешную голову. Тогда я на минутку прихожу в чувство, беспомощно озираюсь вокруг, смотрю ей в глаза, вздрагиваю, гляжу стыдливо и горестно, встаю, шатаясь, на ноги, снимаю шляпу — наподобие Серебряного Короля перед публикой, когда он впервые выходит пьяный на сцену, — и ковыляю прочь, стараясь идти попрямее. А на другой день чищу зубы и ногти, надеваю белую рубашку и становлюсь отныне и навеки новым человеком.