Сомерсет Моэм - Покоритель Африки

Люси поднялась и встала у открытого окна. Она тоже посмотрела на небо и подумала, что видит те же самые звезды. В лагере все уже спали, и, отрешившись от дневных забот, последние полчаса Алек мог посвятить собственным мыслям — а мысли его были, конечно же, о ней.

Алек уехал уже несколько месяцев назад. Любовь Люси все крепла. Она одна, понемногу наполняя сердце девушки, раскрашивала одинокую жизнь яркими красками. Сильная натура не принимала полутонов, и Люси с крайним облегчением отдалась на волю всепоглощающего чувства. Жизнь ее как будто двинулась в ином направлении. Давнишнее желание найти защиту и опору наконец исполнилось. Прежде Люси пестовала в себе лишь те душевные качества, которых недоставало отцу с Джорджем: смелость, решительность. Жить, полностью полагаясь на любовь Алека, оказалось очень легко: теперь можно быть слабой, можно черпать силы из нового, могучего источника. Все мысли Люси были об Алеке — о человеке, которого она в действительности толком не знала. Ее восхищала бескорыстная целеустремленность Маккензи, его непоколебимая воля; собственные достоинства в сравнении с ним казались девушке мелкими и ничтожными, и она бережно хранила каждую крупицу памяти об Алеке. Люси перебирала в уме его слова и все их беседы; она возвращалась к местам совместных прогулок и вспоминала, какое в те дни было небо и что за цветы цвели тогда в парках; она заглядывала в галереи, куда они ходили вдвоем, и стояла перед картинами, у которых задерживался Алек. Несмотря на все муки и унижения, Люси была счастлива. В ее жизни появилось нечто особое, и все прочее отступило на второй план. Он любит ее — значит, любая беда теперь нипочем.

Дик наконец получил письмо от Алека. Корреспондентом тот был неважным. Маккензи не обладал даром ярко выражать свои мысли, а при виде пера с бумагой его и вовсе охватывала неодолимая робость. Сухое, бесстрастное письмо было отправлено из отдаленной фактории, где экспедиция сделала последнюю остановку, прежде чем углубиться в дикие земли. Алек сообщал, что у него все хорошо и европейцы пока неплохо переносят жару — если не считать отдельных случаев лихорадки. Лишь один — некий Макиннери — доставлял массу хлопот, и его пришлось отправить обратно на побережье. Причину Алек не сообщал — он был слишком занят последними приготовлениями. Для извлечения из этих неосвоенных земель коммерческой выгоды была создана «Восточноафриканская торговая компания», наделенная всеми необходимыми правами, однако она испытывала затруднения из-за неустроенности вверенной территории. Руководство компании охотно приняло предложение Алека объединить усилия и поручило ему командование своими людьми в факториях: таким образом, число европейцев в экспедиции выросло до шестнадцати. Он вымуштровал и вооружил приведенных с побережья суахили, так что теперь в распоряжении Маккензи оказался отряд в четыре сотни ружей. Кроме того, к походу присоединялись вооруженные копьями воины местных племен — в письме перечислялись причудливые имена вождей, выступивших под его началом. Влияние Мохаммеда Хромого пошло на убыль: за три месяца, что Алек провел в Лондоне, тот заболел (по уверениям туземцев — от наложенного одной из жен заклинания), чем немедленно воспользовался сын Мохаммеда: он восстал и занял одно из укреплений. Умирающий султан выступил против мятежника. Этот раскол существенно усилил положение Алека.

Дик протянул Люси письмо и молча следил, как та читает.

— Он ничего не написал о Джордже, — заметил Ломас.

— Очевидно, с Джорджем все в порядке.

Дику показалось странным, что Алек ни словом не упомянул о юноше, однако он промолчал. Главное, что Люси все устраивает. И все-таки на душе у него было неспокойно. У Дика были дурные предчувствия по поводу участия Джорджа в африканской экспедиции. Он все еще опасался, что за ясными голубыми глазами и приветливой улыбкой прячется легковесная, пустая натура — как у Фреда Аллертона. Впрочем, для юноши это все равно единственный шанс, который нельзя упустить.

А затем наступила долгая тишина. Алек растворился в неизвестных землях, словно в ночном мраке, и от него не было никаких вестей. Никто ничего не знал и даже слухи не достигали побережья. Перевалив со своим отрядом через горы, отделяющие британский протекторат от полностью независимых территорий, он попросту исчез. Месяц за месяцем — ничего. Прошел год с момента прибытия в Момбасу, потом год с тех пор, как он в последний раз писал. Оставалось лишь предполагать, что там, за суровыми скалами, кипят яростные битвы, открываются новые земли, а работорговцы шаг за шагом отступают под ударами Алека. Дик убеждал себя, что молчание — добрый знак, ведь будь экспедиция уничтожена, ликующие арабы разнесли бы эту весть повсюду, и слухи просочились бы через Сомали к побережью или — с караванами торговцев — в Занзибар. Он регулярно справлялся в министерстве иностранных дел, но там тоже ничего не знали. Отряд как в воду канул.