Мишель Фейбер - Сто девяносто девять ступеней. Квинтет «Кураж»

— А что это за порода?

— Финский лапхаунд. — Молодой человек присел на корточки, как будто хотел, чтобы его тоже погладили.

— Такой красивый.

— Ага. Только его расчесать — легче сразу убиться. И вообще, это не пес, а тайфун на ножках.

Шейн осторожно опустилась на колени, чтобы молодой человек не заметил, что у нее что-то не так с левой ногой.

— Да нет, очень даже спокойный пес. — Шейн принялась гладить пса по спине, от головы до хвоста.

— Это он с вами спокойный, — улыбнулся молодой человек. — А со мной — совершенно другая история. Если он будет и дальше точно так же меня гонять, мне прямая дорога в олимпийские чемпионы по бегу.

Шейн продолжала гладить собаку, немного смущаясь собственного восторга перед этим созданием, похожим на плюшевую игрушку.

— Но вы же знали, на что идете, когда его заводили, — сказала она.

— На самом деле не знал. Это вообще-то собака моего отца. Мой отец умер. Три недели назад.

Шейн замерла.

— Ой, я не знала. Простите.

— Да ладно, не извиняйтесь. Мы с ним были не слишком близки. — Пес вытянул шею, тычась носом в пространство и явно требуя продолжения — ему не понравилось, что его прекратили гладить. Молодой человек развернул его мордой к себе и взъерошил шерсть у него за ушами. — Наш папа был человек тяжелый. Вредный, сварливый старик, да, лохматый?

Шейн уставилась на его руки. Необычно большие руки. Холодок пробежал у нее по спине, словно струйка холодной воды. Она попыталась переключиться на что-то другое. Например, на его акцент.

— А вы сами из Лондона?

— Да. — Молодой человек нахмурился и принялся гладить пса с таким рвением, как будто хотел доказать, что он может гладить собаку не хуже, чем гладила Шейн. — Приехал похоронить старика. И решить, что делать с домом. Я пока сам не знаю, что буду делать. Он в Логерхед-Ярде, дом. Так что, если его продать, можно выручить кучу денег. Хотя, может быть, я и не буду его продавать. Может, я сам туда перееду. В плане жилого пространства и интерьера он значительно лучше моей скромной квартиры в Килбурне. — Он бросил небрежный взгляд через плечо на городок внизу, как бы желая добавить: Разве что очень не хочется ехать в такую глушь.

— А до того, как уехать в Лондон, вы жили здесь, в Уитби?

— Когда-то жил, только очень и очень давно. — Тон у него был раздраженным и одновременно усталым, с таким легким надрывом, как у плохого актера в плохой мелодраме. — Помню, как мне не терпелось отсюда сбежать.

Шейн показалось, что первая и вторая части его заявления как-то не очень между собой согласуются, хотя она никак не могла сообразить, в чем именно несоответствие.

— А мне здесь нравится, — сказала она и сама удивилась тому, что сказала — если принять во внимание бессонницу и ночные кошмары, у нее были весьма уважительные причины не любить это место. Но ей здесь действительно нравилось.

— Но сами вы не отсюда, правильно?

— Нет. Я археолог, работаю на раскопках.

— Ух ты! Откопали, я слышал, шестьдесят скелетов?

— Помимо прочего, да. — Шейн отвернулась, давая понять, что ей очень не нравятся такие вот проявления сенсуалистических инстинктов, но даже если он это заметил, то ему это было до лампочки.

— Ого, — сказал он. — Это что-то такое готическое.

— Насколько мы можем судить, это англы. Не готы.

Ее попытка поставить его на место оказалась не очень удачной. Фраза как будто повисла в воздухе, и, повторив ее про себя пару раз, Шейн и сама поняла, что ее замечание получилось каким-то уж слишком заносчивым. Даже высокомерным. Чтобы как-то сгладить неловкость, Шейн принялась гладить пса по спине — там, куда не дотягивался молодой человек.

— А как его зовут?

Молодой человек на мгновение заколебался.

— Адриан.

Шейн тихо фыркнула.

— Какое… кошмарное имя. Для собаки вообще, и уж тем более для такой собаки.

— Это точно! — просиял молодой человек. — Но мой отец был помешан на истории Древнего Рима.

— А как вас зовут?

Он снова заколебался.

— Называйте меня просто Мак.

— Мак — сокращенное от чего?

— Магнус. — Молодой человек прищурился, и его бледно-голубые глаза потемнели. — В переводе с латинского «большой, огромный, великий». Вот где кошмар так кошмар.

— Почему же кошмар?

— Ну, как будто я прямо какой-то урод — с непропорционально большой головой, или что-нибудь в этом роде.

— Ладно, я промолчу. Хотя, на мой взгляд, это красивое, старинное имя.

— Ну, это у вас такой взгляд.