Мишель Фейбер - Сто девяносто девять ступеней. Квинтет «Кураж»

— Прости, Мак, — тихо сказала Шейн. — Меа culpa.

— Да все нормально. Я даже не сомневаюсь, что когда-нибудь ты напишешь на их основе научную монографию. И тогда, может быть, выразишь мне благодарность где-нибудь в предисловии, в разделе «Автор хочет сказать спасибо», а?

Она шагнула к нему и обняла. Крепко-крепко. Сперва он как будто смутился, но потом тоже обнял ее и прижал к себе с тихим вздохом. От него пахло зубной пастой, дезодорантом, хорошим одеколоном и, едва различимо, нафталином — этот букет ароматов все же пробил защитный барьер, и Шейн горько расплакалась. Хотя и давала себе слово, что никакой мелодрамы не будет.

— Я даже не знаю твою фамилию, — прошептала она.

Он застонал, а потом выпалил на едином дыхании вместе со смехом:

— Бойль.

— Ну, тут уж твой папа не виноват.

— А у тебя как фамилия?

Она еще теснее прижалась к нему, стараясь подавить в себе этот дурацкий, иррациональный страх — пережиток былых кошмаров, — что сейчас его большая ладонь, которая так нежно и ласково гладила ее по волосам, соскользнет вниз и сожмет ей горло.

— Это секрет, — сказала она и прошептала ответ ему на ухо, наклонив его голову к своим губам.

Когда Мак ушел, Шейн зашла за надгробие Томаса Пирсона и приподняла юбку, чтобы посмотреть, что у нее там с бедром. Она уже напредставляла себе всяких ужасов: что швы разошлись и бинты все в крови — но бинты были чистыми. Девственно белыми. Суперактивное воображение, как всегда.

Она осторожно надавила на бедро рядом со швом. Боль была уже меньше. Причем болел только шов — боль уже не отдавалась в живот, «в самую глубь ее внутренностей», как раньше.

«Похоже, у вас внутри так и остался осколочек Боснии, и вы с ним ходили все эти годы», — сказал ей врач, просмотрев рентгеновские снимки. Шейн сначала не поняла, что он имеет в виду. Она решила, что это такое образное выражение, и врач намекает на ее прошлую психологическую травму, которая сказывается до сих пор. Но оказалось, что у нее в бедре застрял осколочек камня — воткнулся глубоко в мышцу, после того, как ее протащило машиной почти двадцать ярдов по улице, перепаханной танками, — и военные хирурги в Боснии его не заметили. Они спасли Шейн жизнь — и сделали все, чтобы спасти ей колено, но у нее началась гангрена, и ногу пришлось ампутировать. В общем, все было плохо, и могло быть еще хуже, так что, наверное, неудивительно, что в такой суете и запарке врачи — у которых тем более было работы по горло, и они даже как следует не высыпались, — проглядели осколочек камня в ноге у Шейн. Она так и ходила с этим «сувениром», и все эти годы он медленно, но верно пробивался наружу, прокладывая себе путь сквозь мышечные ткани.

«Но разве такое бывает?» — не поверила Шейн. Но врач ей все объяснил. Человеческий организм так устроен, что отвергает всякое инородное тело, так что случаи, подобные случаю Шейн, известны в медицине еще со времен Ренессанса. То есть об этом есть документальные свидетельства, а случаи были и раньше, конечно. Так что, по исторической медицинской статистике, случай Шейн можно назвать даже типичным.

Шейн встала на верхней ступеньке каменной лестницы и, сунув руку в карман, принялась перекатывать в пальцах осколок булыжника. Памятный сувенир. Интересно, Мак уже добежал до вокзала? Она представила, как он несется по улицам в своем элегантном костюме и жестких парадно-выходных туфлях. Сколько лет ей придется ждать, пока ему не исполнится… сколько? Сколько еще ему нужно прожить, чтобы Время превратило его в человека, который бы полностью подошел Шейн… Ага, размечталась. К тому времени он обязательно встретит кого-то другого. А про нее даже думать забудет. Камень в кармане был гладким, как галька, обтесанная морем — как будто все эти годы ее тело сосало его, как ириску, в надежде полностью растворить в себе. Ну вот, опять: суперактивное воображение.

Шейн было так странно: вот она стоит на скале над морем, внизу сонная гавань Уитби искрится на солнце, и типично английские черепичные крыши как будто слегка расплываются в теплом воздухе, а у нее в руке — камень с развороченной танками боснийской улицы, за тысячи миль отсюда. И что ей с ним делать? Может быть, сбросить его со ступенек? Просто ради интереса: сколько он пролетит, пока не станет неразличимым для взгляда и не превратится — уже безвозвратно — просто в еще один камушек в каменистом британском пейзаже? Но это так… сиюминутный порыв. Лучше оставить его у себя. На память. Как Шейн, собственно, и собиралась с самого начала. Она отнесет его в ювелирную мастерскую, и пусть ей сделают кулон. Он будет очень неплохо смотреться на серебряной цепочке. А святой Хильде придется ее простить.