Джон Фаулз - Мантисса [litres]

– Нет уж, избавьте.

Она строго смотрит на него:

– Вы находите мое тело отталкивающим? – Ее голос и глаза повелевают, отказа она не потерпит.

Он бросает взгляд на укрытые тенью нагие груди и отворачивается.

– Не понимаю, какое отношение все это имеет к…

– То, что вы называете «это», представляет собой самый современный и оправдавший себя метод лечения состояний, подобных вашему.

– Никогда ничего о нем не слышал.

– Всего несколько минут назад вы никогда ничего не слышали о своей жене и о собственных детях. Вы страдаете тяжким поражением памяти.

– Это бы я запомнил.

– А свои политические взгляды вы помните? – Он молчит. – А религиозные? Счет в банке? Род занятий?

– Вы же знаете, что нет.

– Тогда будьте любезны поверить: я знаю, что делаю. Нас вовсе не затем долгие годы обучают этой специальности, чтобы кто-то мог усомниться в нашей профессиональной компетенции, более того – на столь смехотворных основаниях. Физически вы совершенно здоровы. Вчера я обследовала вас всесторонне и весьма тщательно. Ваши гениталии в нормальном состоянии. Я не требую ничего невозможного.

Он лежит отвернувшись; через некоторое время, проглотив ком в горле, говорит приглушенно:

– Может, можно… я сам?

– Мы вовсе не собираемся проверять вашу способность просто продуцировать сперму, мистер Грин.

Было что-то такое в ее презрительном подчеркивании слова «сперма», чего он не понял. Она словно говорила о каких-то отбросах, о грязной пене.

– Но мне неловко…

– Да вы же в больнице, Господи, прости! Ничего личного в этом нет и быть не может! Сестра и я просто проводим обычные процедуры. Здесь это каждодневная практика. Мы требуем всего лишь, чтобы вы сотрудничали с нами. Сестра?

– Все еще отрицательная.

– Так, теперь давайте-ка бросим заниматься ерундой. У меня совершенно нормальное женское тело. Закройте глаза и используйте его по назначению.

Ее голос и взгляд казались теперь голосом и взглядом нянюшки – нянюшки старой школы, – уговаривающей упирающегося ребенка отправить наконец естественные надобности.

– Но зачем?

– И будьте так добры, не задавайте бессмысленных вопросов.

Она отворачивается и смотрит теперь на стену за его головой, исключая дальнейшую дискуссию. Наконец он закрывает глаза и, подняв руки, осторожно кладет ладони на склоненные над ним груди. Он не ласкает их, просто не убирает рук. Груди теплы и упруги, они приятно наполняют чаши ладоней; и он ощущает слабый смолистый аромат, словно аромат цветущего мирта; несомненно, это запах антисептического мыла, которым она пользуется. Однако гораздо острее, чем женственность доктора Дельфи, он чувствует нарастающий в нем гнев. Ведь он сумел понять хотя бы то, что недавно, по-видимому, перенес тяжелейшую травму и его мозг, очевидно, находится в таком состоянии, что особенно легко уязвим, а эти две женщины не только беспардонно пользуются его слабостью, тем, что он еще не вполне оправился от наркоза, но (что гораздо хуже!) совершенно не принимают в расчет те моральные устои, которых он, по всей вероятности, придерживается.

К своему ужасу – ведь сестра Кори так и не прекратила своих усилий, – он чувствует начинающуюся эрекцию. Может быть, сестра молча сделала врачу какой-то знак, потому что та заговорила чуть менее едким тоном – так, пожалуй, мог бы говорить какой-нибудь министр туризма, принимающий делегацию представителей иностранных туристических фирм, заучивший оптимистический текст, составленный для него чиновником, который никогда и в глаза не видел ни одного живого представителя зарубежной фирмы.

– А теперь я предлагаю вам исследовать другие ареалы моего тела.

Это было уж слишком. Его руки снова упали на подушку. Впрочем, веки он так и не открыл.

– Это неприлично.

Доктор Дельфи молчит с минуту, потом, являя гораздо менее приятные аспекты ее более высокого интеллектуального и социального происхождения, произносит резко и холодно:

– Если хотите знать, мистер Грин, утрата памяти у вас вполне может быть отчасти связана с подсознательным желанием ласкать незнакомое женское тело.

Он возмущенно открывает глаза:

– Это совершенно необоснованное заключение.

– Напротив, у него имеются весьма веские основания. Моногамия – биологическая бессмыслица, мимолетный эпизод в истории человечества. Истинная эволюционная функция мужчины – и ваша в том числе – вводить сперматозоиды, то есть ваши гены, в лоно как можно большего количества женщин. – Она ждет. Он молчит. Тогда она продолжает, понизив голос: – Повторяю. Поместите руки куда хотите.