Джон Фаулз - Мантисса [litres]

– Мы закончили?

– Более того, она должна была бы – если бы существовала – провести некоторый маркетинг в отношении себя самой. Попробовать постучаться в одну дверь, в другую… «Привет. Я – Эрато. Продаю вдохновение и витание в облаках. В рассрочку. А эпиталамы {46} 46 Эпиталама — свадебная песнь (греч.). вас не интересуют? А новые строки, писанные персонализированной алкеевой строфой? {47} 47 Алкеева строфа — строфа античного стихосложения из четырех стихов, ударения внутри которых располагаются с неравномерными слоговыми промежутками, но повторяются из стиха в стих; введена древнегреческим поэтом Алкеем, усовершенствована Горацием. » Да всякий ей просто рассмеялся бы в лицо! Если бы не думал, что она сбежала из соседней психушки. – Он упирается взглядом в повернутую к нему спину. – Да все равно, теперь они при помощи компьютера и блока обработки словарных данных могут делать все то, что когда-то делала она, да к тому же в сотню раз лучше. Мне даже ее немножко жаль: бедная, досуха выдоенная корова! Если бы она существовала.

Теперь глубоко вздыхает лежащая на кровати девушка. Однако смотрит она по-прежнему в дальний угол комнаты.

– Мне достаточно лишь взглянуть на тебя, как ты лежишь тут в позе Венеры Роксби, чтобы понять, как все это было нелепо. Вполне очевидно, что к сегодняшнему дню она превратилась бы в склочную старуху в бесформенном драном пальто, из тех, что роются в помойках, бормоча что-то себе под нос… если бы она и вправду существовала.

Эта несколько неожиданная концовка (или апосиопесис {48} 48 Апосиопесис — риторическая фигура речи, неожиданное молчание, используемое для подчеркивания смысла (греч.). ) вызвана предшествовавшим ей движением той, что лежит на постели. При упоминании Венеры Роксби она повернулась и села совершенно прямо. Теперь, скрестив на груди руки, она взирает на мужчину на стуле; губы ее плотно сжаты, глаза тверды, словно обсидиан.

– Ну, теперь вы наконец закончили?

– Да.

– Уверена – ей очень хотелось бы быть старой, заезженной клячей. Тогда, по крайней мере, она могла бы уйти на покой. Куда-нибудь в такое место, где нет – просто не существует – мужчин.

– Но это вряд ли имеет хоть какое-то значение. Ее ведь тоже не существует.

– Я говорю так, опираясь на ваше же допущение.

– Которое сугубо гипотетично – до смешного.

– И сугубо шовинистично – по-мужски.

Он встряхивает головой и принимается рассматривать пальцы на собственной, закинутой на колено ноге.

– Поразительно, что именно ты так говоришь.

– Что я принимаю сторону представительницы моего пола?

– Ведь если бы она существовала и ее здесь не было – это означало бы, что делать всю грязную работу она предоставляет тебе. Именно твоему телу придется подвергнуться грязным домогательствам и сексуальному унижению, удовлетворяя мои желания. А это превращает ее просто в сводню. Нет?

– Я замечаю, что вы весьма типично оставляете без учета всю связанную с ней историческую ситуацию.

– Я вовсе не уверен, что мне нравится тот чисто теоретический элемент, который ты… вы пытаетесь ввести в нашу дискуссию.

– В отличие от вас я – по воле случая – обладаю развитой способностью к состраданию и сочувствию. Я просто ставлю себя на ее экзистенциальное место.

– Если бы оно существовало. – Она возводит очи к потолку. – Ведь нам обоим ясно, что мы ведем совершенно абстрактный и ирреальный диспут. По сути своей подпадающий под ту же категорию, что старый схоластический спор о том, сколько ангелов могут играть в скакалки на острие иглы. – Он разводит ладони: – Слово предоставляется вам.

Она пристально смотрит на него:

– Подозреваю, что вам никогда не приходило в голову, как ужасно было бы занимать место – если бы оно существовало – и выполнять роль и функцию, которые никак не подпадают ни под один из биологических законов. В полном одиночестве. Без помощи извне. Без выходных. Постоянно переодеваться – то так, то этак, меняя обличья. Какая невероятная скука. Однообразие. Сплошное сумасшествие. День за днем подвергаться грубым издевательствам в мозгах самых разных людей, страдать от непонимания, профанации, унижений. И никогда – ни слова благодарности. Никогда…

– Минуточку! А как же насчет…

Она повышает голос:

– Никогда и мысли о ней как личности, только о том, какую бы выгоду из нее извлечь. Никогда никакого сочувствия ее переживаниям. Вечно воображения не хватает, чтобы понять, что она, может быть, просто мечтает о капле нежности и симпатии, что она тоже женщина и в определенных ситуациях, в определенных обстоятельствах и настроении не может обойтись без мужского внимания, без услуг мужского тела – совершенно естественно, как всякая женщина; и, между прочим, это ничего общего не имеет с какими-то там унижениями и… – Она переводит дух. – Но какое все это имеет значение, если его сиятельство, кто бы он ни был, желает иного. Если он желает играть в собственные игры, оставляя ее…