Томас Гарди - Джуд неудачник [Литрес, Public Domain]

Этот поцелуй, как оказалось, произвел поворот в судьбе Джуда. Доводы Сусанны подействовали на него. В самом деле, нельзя преследовать две противоположные, одна другую исключающие цели: нельзя готовиться к высокому пастырскому служению и проповеди христианской морали, если он сам так далек от нравственной зрелости, что мирские помыслы и искушения оказывают неотразимое влияние на его душу. Это убеждение заставило его раз навсегда примириться с мыслью, что он совершенно недостоин быть служителем алтаря и покончить с мечтами о неподходящей для него карьере.

В тот же самый вечер, в сумерки, он вышел в сад и, остановившись у одной небольшой ямы, свалил туда свои богословские и философские трактаты и брошюры, чтобы безжалостно сжечь их. Весь этот книжный ворох дружно загорелся, осветив заднюю сторону дома, свиной хлев и его собственное лицо. Случайные прохожие наивно принимали это ауто-да-фе за сожжение ничего не стоющего хлама, накопившагося за долгое время у его покойной тетушки. Покончив таким образом с своими мечтами, Джуд умиротворил свою совесть в страстной любви к Сусанне. Он мог теперь поступать, как обыкновенный грешник.

Между тем Сусанна, расставшись с ним рано утром, шла по направлению к станции, со слезами на глазах; ее мучила совесть. Зачем она легкомысленно дала поцеловать себя?.. «Я оказалась слишком уступчивой!» упрекала она себя дорогой. «Его поцелуй жег, как поцелуй любовника, да! Я больше не буду писать ему никогда или, по крайней мере, долгое время, чтоб дать ему почувствовать мое достоинство! Воображаю, как он встревожится, ожидая моего письма завтра, и на следующий день, и еще на следующий… Он будет терзаться всевозможными догадками, – не беда? – я буду даже очень рада этому»… – И слезы жалости к предстоящим терзаниям Джуда смешивались у неё со слезами жалости к самой себе.

И вот эта худенькая, миниатюрная женщина, ненавидевшая мужа, эфирная, слабонериная и слабосильная и по характеру и по вкусам, совершенно неспособная к исполнению условий супружеской жизни с Филлотсоном и, вероятно, со всяким другим мужчиной, порывисто шла вперед, волнуясь, задыхаясь, несказанно мучась.

Филлотсон встретил жену на вокзале, и, увидев ее такой расстроенной, объяснил это тяжелыми впечатлениями от кончины тетки и похорон. Он начал рассказывать ей о своих делах, а также о посещении приятеля его, Джиллингама, соседнего школьного учителя, которого он не видал уже много лет. Когда, войдя в город, они сели на империал омнибуса, Сусанна вдруг сказала, как бы не жалея себя:

– Ричард, – я позволила м-ру Фолэ держать мою руку и хочу знать, не считаешь-ли ты это предосудительным?

Филлотсон, видимо очнувшись от мыслей совершенно другого порядка, ответил рассеянно:

– А, вот как! Зачем же ты это сделала?

– Сама не знаю. Он просил, и я дала ему руку.

– Значит, это было приятно ему и, вероятно, случилось уже не в первый раз.

Они продолжали путь в молчании. О поцелуе Сусанна почему-то не упомянула.

После чаю Филлотсон провел вечер за разными школьными счетами. Сусанна оставалась все время необычайно тихой и, наконец, сказав, что сильно устала, рано ушла спать. Когда Филлотсон пришел в спальню, утомленный своей кропотливой работой, было уже начало двенадцатого. Войдя в спальню, из которой днем открывался беспредельный вид на Блекмурскую долину, он подошел к окну и, прислонившись к раме, неподвижно глядел в таинственную тьму, застилавшую теперь обширный ландшафт. Он о чем-то раздумывал. – Кажется, – заговорил он наконец, не оборачивая головы, – придется просить комитет сменить поставщика писчебумажных принадлежностей. Тетради этот раз прислали все бракованные. – Ответа не было. Думая, что Сусанна задремала, он продолжал:

– Надо исправить также проклятый вентилятор в классе, а то сквозняк немилосердный и дует мне прямо в голову, отчего я и простудил висок. – Продолжавшаяся мертвая тишина заставила его, наконец, обернуться.

– Сусанна! – окликнул он.

Но её не было в постели, хотя она видимо уже ложилась, так как одеяло с её стороны было откинуто. Думая, что она пошла зачем-нибудь в кухню и сейчас вернется, он снял сюртук и спокойно поджидал ее, но, потеряв наконец терпение, вышел в сени и опять стал звать Сусанну.

– Здесь! – ответил ему знакомый голос снизу.

– Что тебе вздумалось возиться в кухне в полночь и из-за пустяков утомлять себя!

– Да мне не хочется спать. Я читаю. Здесь лампа светлее.