Джеймс Хэрриот - О всех созданиях – прекрасных и разумных

Вероятно, прошло недель восемь – Тоби было уже четыре месяца, когда я вновь с тоской в сердце оглядел собрание Диммоков. Их посещения ввергали меня в черную меланхолию. Ничего хорошего я не ждал и на этот раз, когда открыл дверь приемной и позволил толпе увлечь себя в смотровую. Последним туда втиснулся мистер Диммок, когда Нелли уже поставила щенка на стол.

На душе у меня стало совсем скверно. Ведь Тоби все-таки рос и теперь представлял собой жуткую карикатуру на кокер-спаниеля: длинный, шелковистые уши свисали с черепа, еле обтянутого шкуркой, бахрома на ногах только подчеркивала их слабость и худобу. А я-то считал Нелли худенькой! Рядом со своим любимцем она выглядела толстушкой. И он был не просто тощим: он все время чуть дрожал, стоя с выгнутой спиной на гладкой поверхности стола, а мордочка его не выражала ничего, кроме тупой покорности судьбе и полной утраты всякого интереса к жизни.

Девочка погладила гармошку ребер, и прозрачные голубые глаза взглянули на меня чуть косо сквозь стекла в стальной оправе. От ее улыбки мне стало физически больно. Она выглядела спокойной. Вероятно, она не отдавала себе отчета во всей тяжести положения, но в любом случае у меня недоставало духа сказать ей, что ее собачка медленно умирает.

Я устало протер глаза:

– А что он ел сегодня?

Нелли ответила сама:

– Немножко хлебца с молочком.

– И давно? – спросил я, но прежде, чем кто-нибудь успел ответить, Тоби вдруг кашлянул, и полупереваренное содержимое его желудка, описав изящную дугу, упало на расстоянии шага от стола.

Я гневно обернулся к миссис Диммок:

– Его всегда тошнит так?

– Почти всегда. Так вот прямо и летит изо рта.

– Почему же вы сразу мне не сказали?

Бедная женщина совершенно растерялась:

– Да… сама не знаю… откуда же мне…

Я поднял ладонь:

– Ничего, миссис Диммок, не важно.

Сам-то я столько времени без толку прописывал бедному щенку то одно, то другое, и ведь за все эти недели ни единый Диммок или Паундер не произнес по моему адресу ни единого слова критики или упрека, так какое же право у меня предъявлять им претензии?

Главное, я теперь наконец-то понял, что с Тоби. Поздновато, но понял!

Если современные мои коллеги, читая это, сочтут, что в поисках диагноза я проявил тупость, редкую и для меня, в свое оправдание скажу одно: даже в весьма немногих руководствах тех дней, вообще упоминавших стеноз привратника (сужение выхода из желудка в двенадцатиперстную кишку), никакого лечения не предлагалось.

Но не может же быть, думал я лихорадочно, чтобы никто в Англии еще не опередил руководства! Должны же быть ветеринары, которые делают такие операции… А если должны, то я одного из них знаю!

Пробившись сквозь толпу, я кинулся по коридору к телефону.

– Гранвилл?

– Джим! – Оглушительный вопль неподдельной радости. – Как поживаете, мой друг?

– Хорошо, спасибо, а вы?

– Аб-со-лют-но тип-топ, старина. Лучше не бывает.

– Гранвилл, мне бы хотелось привезти к вам четырехмесячного спаниеля. У него стеноз привратника.

– Замечательно!

– Боюсь, он совсем истощен. Одни только кости остались.

– Дивно! Дивно!

– И все потому, что я больше месяца не мог разобраться.

– Ну и хорошо!

– А владельцы очень бедны. Боюсь, заплатить они ничего не смогут.

– Ну и чудесно!

Я нерешительно помолчал.

– Гранвилл… а вы… э… вам уже приходилось оперировать по этому поводу?

– Вчера пять сделал.

– Что-о-о?

Басистый смешок.

– Шучу-шучу, старина, но успокойтесь: делал я такие операции. И не без удовольствия.

– Замечательно! – Я взглянул на часы. – Сейчас половина десятого. Я договорюсь, чтобы Зигфрид подменил меня до конца утреннего приема, и буду у вас около одиннадцати.

Когда я приехал, Гранвилл был на вызове, и я маялся у него в приемной, пока во двор с дорогостоящим нежным урчанием не вкатил «бентли». Из окна я узрел поблескивающую над баранкой еще одну несравненную трубку, а затем и мой коллега в элегантнейшем костюме в узкую полоску, придававшем ему сходство с директором Английского банка, прошествовал к боковой двери.

– Рад вас видеть, Джим! – воскликнул он, стискивая мою руку. Затем, прежде чем снять пиджак, извлек изо рта трубку, оглядел ее с некоторой тревогой, потер желтой тряпочкой и бережно уложил в ящик.

Еще десять минут, и я уже стоял под лампой в операционной, наклонясь над распростертым тельцем Тоби, а Гранвилл – совершенно другой Гранвилл Беннет – с яростной сосредоточенностью работал в брюшке щенка.