Ибрагим Рахим - Судьба

— С моими штанами плохо. Попросил ее купить штаны и вот что получил. Как ангел. Небесного цвета.

— А если других нет! — крикнула Рая. — На весь город одни штаны были вашего размера. Приехала навестить Куддуса, а сама по магазинам бегала…

— Ладно! — махнул рукой Шахаб. — Буду голубой.

— Ты куда собрался? — серьезно спросил его Бардаш.

— На бюро обкома. С вами. Слишком важное дело, чтобы в это время лечить ягодицы. Поехали.

— Подожди. Ты же плохо ходишь.

— А я там посижу. Найдется мягкое кресло?

— Шахаб! Кресло найдется, но…

— Я прекрасно себя чувствую.

— Посмотрите на него, Ягана! — призвал на помощь жену Бардаш.

— Мы справимся, Шахаб, — сказала Ягана.

— И потом нельзя ехать на важное заседание в таких штанах! — пошутил Бардаш.

— Что же делать, если мои сгорели? Стерпят. Мне хуже. Курить не дают. Обновляю кровь.

— Оставайся.

— Я уже выписался.

Вместе они зашли к Куддусу. Он играл в шахматы с соседом по койке.

— Куддуска! — сказала Рая. — Ты же не умеешь в шахматы играть! В шахматы надо думать!

— Зачем думать? — засмеялся Куддус, быстро спрятав руки под одеяло. — Я просто. Какой ход он делает, такой и я. И у нас получается блиц-турнир.

— Покажи руки, — велела Рая.

Он не сразу их вынул. Вчера ему сняли повязки. Он держал их под одеялом, но ведь человеческие руки не спрячешь. Руки — это человек, можно сказать. Рано или поздно все увидят, увидит и Рая. И Куддус выпростал их и приподнял над кроватью. Все они — от локтя до кистей — перевязаны тугими шрамами.

— Подарок от газа, — улыбнулся Куддус. — Сразу видно.

— Как орден, — сказал его сосед. — Такой орден не отберут, всегда будешь носить.

— Красивые руки, — не стесняясь, сказала Рая. — Ты не думай, это я плачу из-за штанов Шахаба Мансуровича. Ему цвет не нравится…

— Где думаешь работать? — спросил Бардаш.

— Вернусь на вышку, — ответил Куддус, подмигнув Рае. — Я еще не весь подгорел. Тоже хочу в голубых штанах ходить.

— Учиться хочешь? На бурильщика? Мы в Бухаре курсы открываем.

— Учиться пускай Абдуллаев идет. Он уже много книг прочел. А я поработаю.

— Он лентяй, — сказала Рая. — Работать-то легче, чем учиться.

— Не хочу учиться, хочу жениться! — засмеялся Куддус.

Сосед его, седоголовый тракторист из Вабкента, опять вмешался в беседу:

— Рая, вы его не ругайте. Он у вас замечательный. Лучше агитатора. Будь я чуть помоложе, сам пошел бы в газовики. Сына пошлю…

— Ну, выздоравливай, Куддус. А свадьбу будем в Газабаде справлять!

— Приезжайте, милости прошу, — сказал Куддус. Рая осталась, а они ушли.

Хазратов пил чай, гремя ложечкой в стакане и ругая официантку из обкомовской столовой за то, что она забыла положить лимон. Это было признаком плохого настроения. Он нервничал.

— Посмотри, — сказал он Бардашу, — вот тут я подобрал вырезки из газет с надировскими обещаниями. Сплошное зазнайство, парадность и верхоглядство. Я подчеркнул самые выразительные места.

— Но ведь ты же их и раньше видел, эти статьи. До опубликования, — сказал Бардаш, наклоняясь над столом и листая подборку.

— Да видел, но не все. И не вглядывался так, как сейчас. За каждым словом не уследишь.

— Все же надо было сказать, что это проходило через твои руки.

— Пожалуйста! — воскликнул Хазратов. — Я могу вообще ничего не говорить об этом. Это я подобрал для тебя.

— Хорошо. — Бардаш свернул газетные вырезки, скрепленные самой большой канцелярской скрепкой, и сунул в карман.

— Я сделаю сухой доклад о фактах, — как бы размышляя вслух, сказал Хазратов. — Информирую.

И с прихлебом потянул чай из стакана.

Перед входом в зал заседаний, как всегда, теснилось много народу. Тут были и районные руководители, спорящие о хлопке и воде, и бухарские архитекторы, и поисковики с трассы Амударьинского канала, и строители Навои. Их заботы входили в повестку заседания бюро, были самой жизнью. А какая сейчас была жизнь в Бухаре без газодобытчиков? И вот вместе с Надировым, Корабельниковым, Яганой, Бардашем, Шахабом в обкомовский коридор вошел разговор о газе. Но наговориться не дали — очень скоро всех вызвали туда, где разговоры шли не просто так, где решалось дело, решались судьбы.

Только потому, что Хазратов тер и тер свою лысину носовым платком, можно было догадаться о его состоянии, а голос звучал ровно, бесстрастно, скучно. Голосом он владел, но не собой. Он сморкался и опять крутил платком по лысине, словно затирал следы своей причастности к чему бы то ни было.