Ибрагим Рахим - Судьба

Хазратов знал, каким противоречивым бывает хозяин. Эти крутые повороты надировской натуры многих заставали врасплох, но только не его.

— Да, — сказал он, — я давно знаю его и если не люблю, то только за одно деловое или, лучше сказать, неделовое качество. Он всегда хочет казаться умнее всех… А лично у меня с ним отношения, можно сказать, даже дружеские.

Уж кому-кому, только не Хазратову было подсказывать, чем и как зацепить Надирова. Ведь Надиров боялся, как бы в рассказ о Бардаше не проникли интересы личного порядка, корыстные нотки. Не терпел этого Бобир Надиров. А если человек не щадит друга ради общего дела, с досадой и горечью удивляется его поведению, то Надиров первый союзник такого человека.

Но ведь и Надиров хитер.

— А не боишься ли ты, Азиз Хазратович, что Бардаш подожмет тебя, если он и правда умный?.. Сегодня ты заведующий, а завтра — он. Ум — завидное богатство. Хоть он и в голове, а не на груди, как орден, его за сто верст видать.

— Если Бардаш Дадашев станет заведующим отделом в обкоме, то Бобир Надиров может уходить на пенсию, — насмешливо, нет, пожалуй, шутливо, безобидным голосом сказал Хазратов. — У него найдется молодой ученый, с дипломом, на должность управляющего трестом. Он не верит практическому опыту Надирова. В этом вся суть дела. И не о Хазратове, а о Надирове говорил он секретарю обкома.

— Да, — поддакнул Надиров, — эти молодые сбрасывают нас, стариков, как объедки со стола… Куда они спешат, куда рвутся? Как будто мы не для них стараемся… Как будто нам что-то нужно!

Бобир Надиров и не заметил, что уже лежал на обеих лопатках, подчинившись течению хазратовских мыслей.

— Я два месяца зарплаты не плачу. Штата нет, бухгалтерии нет. Люди приезжают, как туристы, и заворачивают хвосты, — говорил он все злее. — Посидел бы этот Бардаш на моем месте! Я ему уступлю — пожалуйста! Да что из этого выйдет? Не для того мы устанавливали советскую власть в Бухаре, чтобы дать теперь мальчишкам умничать и портить то, что мы начали… Нет, кукиш! Слишком много сразу захотели. Поучитесь сначала, если вы умные. А мы проверим. Мы! Легко рассуждать, труднее делать. Пусть рассуждает, а дела я ему не отдам. Спасибо тебе, Хазратов.

— Что вы думаете предпринять? — осторожно осведомился Хазратов, отирая лысину носовым платком — видимо, давление в колонке усилилось, кишку повернуло, и капельки воды засверкали на лысине, как жемчужины. Он отодвинулся.

— Сейчас придет Корабельников. Он принесет план широкого наступления на Кызылкумы. Мой главный геолог не менее ученый человек, чем Бардаш. Но это мой главный геолог, и он сделает то, что я хочу, а не Бардаш!

— Правильно.

Надиров слез с настила, сунул крупные, расхоженные ступни в тапочки и пошел досматривать за пловом, запах которого просачивался сквозь брызги. А Хазратов подумал: если план Корабельникова удастся, то всякая дорога вперед Бардашу будет закрыта. А если не удастся, то ведь это план Корабельникова и Надирова, а не Хазратова… Можно будет еще и на Бардаша вину свалить, что он вовремя не разобрался в изъянах плана как специалист. Надиров вдруг обернулся, крикнул с садовой дорожки:

— А Сарваров поддержит нас?

— Его притормаживает Дадашев! Если бы не он…

— Может, Сарваров для того и взял Дадашева, чтобы он его притормаживал?.. Сарваров не хочет ошибиться!

— Все будет зависеть от Корабельникова. Насколько разумным окажется его план. И насколько послушным окажется сам Корабельников…

Усмешка скользнула по тонким губам Хазратова.

— За это не волнуйся! Корабельников — вот!

Бобир Надирович стиснул ладони, словно прихлопнул муху, и потряс ими в воздухе.

Не отдавая себе в этом ясного отчета, Надиров любил опальных людей. Ну, это, может быть, слишком громко сказано — опальных и любил, но он питал слабость к однажды пострадавшим специалистам. Почему? Он, собственно, над этим не задумывался. Лишь бы специалист был толковым, а остальное он относил за счет своего доброго сердца. А задумайся он, пришлось бы признаться в другом. Они были послушны — эта змея Хазратов нашел точное слово. Испуганные кем-то однажды и подобранные Надировым, даже обласканные им в трудную для них минуту, они становились преданными помощниками и подчинялись ему безоговорочно. А ему это нравилось. «От хорошей растопки, — говорил он, — и снег загорится».

Так он взял Корабельникова.

Белобрысый, светлоглазый — глаза у него были не то зеленоватые, не то голубые — сухощавый, застенчивый, скорее всего, именно этим последним качеством Алексей Павлович Корабельников и понравился Надирову. Да, и внешне невидный, и внутренне сдержанный, он был из тех, кто вызывал молчаливую симпатию Надирова; кто знает, не своей ли полной противоположностью его собственному облику?