Ибрагим Рахим - Судьба

— О, Бардаш Дадашевич! Дорогие гости! Проходите, садитесь, пожалуйста… — Глаза его забегали, отыскивая свободное место.

Бардаш сказал ему, что за люди пришли.

— Газ! — радостно воскликнул директор. — Давно ждем! Замучились с самоварами.

Ребята стянули туфли, запыленные и горячие, как автомобильные скаты.

— Хорошенький денек! — сказал довольный Коля Мигунов.

— Бардаш, — тихо спросил Анисимов, — что-то тебе неймется? Вы поссорились?

Бардаш смотрел на воду Ляби-хауза, засыпанную тутовником, и вспоминал утро. Теперь он перевел глаза на аистов…

— Что ты, что ты, Иван!

У самой чайханы остановилось такси с зеленым глазком.

— Я сейчас вернусь, — сказал Бардаш и побежал к машине.

Женщины — все же они невозможные созданья! Ну а что касается Яганы… Что касается Яганы, разве он не сам научил ее быть такой? Разве он не сердился, когда она обходилась без собственного мнения? «Что это за человек без собственного мнения!» — кричал он ей.

Такси подкатило к дому. Бардаш толкнул калитку, вбежал на порог, ударился плечом о дверь. Дверь была закрыта. Он долго не мог найти ключа в карманах. Нет, ее не было дома… На спинках стульев висели пиджаки Курашевича, Мигунова и Вани… На столе следы их дневного пиршества… А у двери, на полу, валялось кинутое в щель письмо. Бардаш быстро наклонился к конверту… Может быть, от нее? Еще новости — будем переписываться…

Нет, это было не от Яганы. Из Каркана, из дома ребенка. Обратный адрес заставил Бардаша открыть письмо… Ягане сообщали, что если она серьезно решила усыновить ребенка, то может приехать и посмотреть младенцев, и перечислялись нужные справки… Целая груда справок… Милая Ягана! Милая Ягана! Почему же вы не сказали об этом? Боялись меня обидеть, хотели сначала все узнать?..

Узбеки любят детей больше всего на свете. Они говорят: дом с детьми — цветник, а без детей — кладбище. В доме с детьми — весело, а без них — могильная тишина… Да… это было так. Вот о чем плакали по ночам глаза Яганы…

У них был тихий дом, но это был их дом, и она хотела сделать его веселым… Так и будет, дорогая, конечно, конечно.

Может быть, она поехала в Каркан, не дождавшись этого письма?

Шофер такси дремал за рулем. Бардаш назвал адрес Надирова. Из дома, за воротами которого густо лаяла собака, не сразу выползла старуха.

— Где Бобир Надирович?

— Уехали они. В Газабад!

— Уехали? С кем?

— С молодой начальницей… Дадашевой, — неожиданно бойко крикнула старуха.

— Спасибо.

Бардаш посмотрел на звезды. Где-то под ними катился сейчас «козел» Яганы, выщупывая фарами трудную и долгую дорогу в песках. Хорошо, если за рулем сидел Надир. «Волга» туда не проберется, и, конечно, он сам вел машину, старый пустынный волк… Он не доверял ничего делать другим, когда был рядом, тем более вести машину сквозь ночь, в пустыне…

В пустыне, где недавно отгорели маки… Ковры маков, накатываясь на пески, полыхали, словно знали, что отпущено им немного. И такие же, как маки, звезды опускались с неба и, словно порхая, мерцали на лету низко-низко…

Бардаш почувствовал, что теперь он как-то отрезан от всего этого. И сердце его вдруг сдавила нестерпимая тоска.

В этих песках бушевали не только ветры, по ним сновали банды басмачей, и текучие барханы заметали следы копыт, но все же над безжизненными и безводными далями, над верблюжьей колючкой, в погоне за басмачами, от колодца к колодцу шли полки красной конницы. Именно шли, вязли в песках… Нельзя было сказать — проносились… в седлах и без седел, отвоевывая будущее себе и детям, пересекали пустыню рабочие и батраки Бухары…

Над песками шумели революционные бури.

Тогда, в девятнадцатом году, в Арк эмира привели двенадцатилетнего мальчика с руками, связанными за спиной.

— Еще один сын Надира…

Эмир стоял перед мальчиком с нагайкой в кулаке. Эмир Алимхан сам вышел посмотреть на этого, еще одного.

Повелителю Бухары пришлось выслушать историю мальчика.

Его отец был вздернут на виселицу в Уртачуле за то, что рассказывал людям, будто «выдул пламя из воды». До ушей эмира и раньше долетали бредни о синем пламени, которое струилось из песчаных трещин где-то посреди пустыни. Кто-то порол вздор, что чабаны и путники иной раз кипятили чай в своих кумганах на этом огне. Эмир призвал к себе имамов, ученых мужей из лучших медресе Бухары, и они в один голос объявили, что под землей может быть только один огонь — адский, и всякий, кто увидел его и тем более прикоснулся к нему, достоин смерти. Храбрецы, смущающие умы правоверных, быстро исчезли…