Михаил Воронецкий - Новолунье

Лодка, освобождаясь от дров и поднимаясь на воде, становилась все более неустойчивой. Ларька два раза чуть было не опрокинулся за борт. На третий раз, выдергивая из кучи палку, он не рассчитал силы и опрокинулся через сиденье в нос лодки. Задрав ноги, он чуть не завыл от боли: спиной угодил на сложенную кучкой цепь, за которую лодку на ночь примыкают к вкопанному в землю пню. С берега послышался смех. Ларька опустил ноги, раскрыл глаза и увидел Нюрку. Она стояла над обрывом и смеялась. В руке она держала букет мелких луговых цветов.

Ларька хотел обругать Нюрку, но я его опередил:

— Что заквохтала? Яичко снесла, что ли? Может, нам покажешь?

Нюрку передернуло. Она перестала смеяться и сказала:

— Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала. Подмазуля несчастный! Думаешь, если дрова взялся нам плавить, так и дразнить тебя перестану?

Мы с Нюркой перебранивались, а Ларька набрал в охапку сушняка и понес на яр. Кинув все это в кучу, он стал незаметно обходить Нюрку.

Нюрка, ничего не подозревая, продолжала дразнить меня:

Эх ты, мазница,

Давай дразниться!

Бе! Бе! Бе! Бе!

Это наконец вывело меня из терпения. Выбрав сучок потоньше, решил запустить им в Нюрку. Но, подняв голову, я застыл с раскрытым ртом. Как раз в этот момент Ларька прыгнул от кучи дров и с разбегу толкнул Нюрку с обрыва так, что и сам чуть не полетел следом. Нюрка, почувствовав за спиной дыханье Ларьки, в последнее мгновение обернулась, но это ее не спасло, только успела схватить воротник Ларькиной рубахи и разорвала ее до самого подола.

— Не смей! Она не умеет плавать! — крикнул я, но было поздно.

Оба мы растерялись и пришли в себя только тогда, когда Нюрка, вынырнув с закрытыми глазами, замахала бестолково руками и закричала на всю деревню. Ларька прыгнул под яр, схватил шест, но Нюрки над водой уже не было. Я выскочил на берег и с разбегу прыгнул в воду…

Когда я открыл глаза, то увидел Нюрку. «От страха обмерла, — мелькнула у меня догадка, — тем лучше, не будет брыкаться и тянуть в глубину». Упершись ногами в дно, я рванул Нюрку за волосы и толкнул ее кверху. Когда я вынырнул, Нюрка уже барахталась над водой. Глотнув воздуха, она пришла в себя и, увидев меня, обхватила цепкими руками за шею, мешая грести. Я задыхался и чувствовал, что вот-вот вместе с Нюркой пойду ко дну. Чуть оторвав Нюркину руку, перехватившую горло, крикнул:

— Шест давай!

Ларька подал багор. Я ухватился за него цепенеющей рукой и тут же почувствовал под ногами землю.

Пока я приходил в себя, сидя на борту лодки, на берегу собрались все, кто был в это время в деревне: откачивали Нюрку. Про нас с Ларькой забыли.

Но когда Нюрка поднялась и, ни на кого не глядя, медленно, шатаясь, пошла домой, отец подступил ко мне. Увидев побледневшее от гнева его лицо, дядя Егор встал между нами. — Ты чего? Чего ты надумал? Мало ли что промеж ребятишек бывает? Еще разобраться надо...

Отец попытался оттолкнуть дядю Егора, но тот — маленький, жилистый — стоял как вкопанный.

— Это я ее в воду столкнул, — сказал Ларька, глядя себе под ноги. — Откуда я знал, что она плавать не умеет.

— И правда, — примирительно сказала Серафима, вперед наука. Что это, в самом деле, всю жизнь на реке живет, а воды как огня боится. Пускай учится плавать. Пошли, ребятки, обедать. А то вам и так сегодня досталось…

Все пошли во двор к Серафиме. Отец виновато обернулся ко мне:

— Ну, хороший у тебя друг. Выручил. А то я ведь думал, что ты по дурости искупать ее хотел, да чуть и не утонули оба.

Я промолчал, а когда вышли на дорогу, повернул в сторону от избушки тетки Симки — к себе домой.

На другой день, как и было решено, поплыли за дровами на остров Черемшаный. Туда надо было спускаться вниз по течению. В этом месте Енисей круто огибает утесы Ойдовского мыса, которыми обрывается в реку гора Февральская. Место глухое, безлюдное. Ойдовскими скалами притиснутая к правому берегу, матера Енисея здесь особенно свирепа. Скорость течения, как говорят плотогоны, километров двадцать в час. Пристать к обрывистому берегу на лодке не всякий решится. Были случаи в прежние годы, когда лодка, ударившись о берег, опрокидывалась, а неумелые пловцы тонули. Так утонули здесь двенадцать колхозниц вместе с бригадиром, плывшие на сенокос.

Наслушавшись моих рассказов об этом, Ларька притих Плавал он плохо и не признавался в этом. «Если что, — говорил он, — уцеплюсь за лодку и буду плыть, пока где-нибудь не выловят».

Я же был спокоен, только, может быть, чуть больше обычного серьезен. Правил лодкой неторопливо, расчетливо загребал кормовым веслом то с одного борта, то с другого и между тем говорил, не спуская глаз с приближающегося зеленого острова: