Питер Тейлор - Вызов в Мемфис

За шесть месяцев наших отношений с Кларой Прайс я исследовал леса и овраги на горе, где она жила, и даже в самую холодную погоду устраивал для нас пикники у водопадов и входа в большую пещеру. Не могу сказать, что наша жизнь в течение тех недолгих осени и зимы была идиллической. Скорее, это была грандиозная и великолепная реальность, в которую я попал из серости своей жизни — прошлой и будущей. Вот что приехал уничтожить мой отец в тот день, когда я видел его у «Паттона», — и он преуспел. К декабрю все было кончено. Родители отослали Клару, а я вернулся к унылым часам в своей комнате. А 7 декабря, разумеется, вся жизнь изменилась. Я сидел один в своей комнате воскресным днем, когда пришли новости, что мы вступили в войну. Тем вечером я уведомил свою домохозяйку и отправился на службу. Я знал, что с этих пор моя военная жизнь будет куда серьезнее. И несколько дней спустя приехал в город и отправил все свои книги в отцовский дом в Мемфисе. За три месяца я успел побывать в тренировочном лагере в Нью-Джерси и отправиться за границу. В Европе я провел больше двух лет, и мне ни разу не выпал случай произнести имя Клары Прайс или услышать его. После войны я вернулся в Мемфис и прожил там еще два года, так и не услышав имени Клары. Тогда Мемфис казался еще более непохожим на Сторожевую гору, чем любое место, где я служил на европейской части континента. После войны я то и дело менял работу, а книги, которые продолжал коллекционировать, хранил в пустой комнате над гаражом. Мать и отец в то время все еще жили в своем старом доме в центре.

Ранним и довольно холодным ноябрьским утром — через два года после возвращения из-за границы — я встал с кровати и оставил отцовский дом навсегда. Тем утром я направлялся к новой жизни в Нью-Йорке. Меньше чем через год после моего внезапного тайного отъезда отец продаст дом и переедет вместе с матерью из центра в пригород. Я встал раньше шести утра, начал собирать небольшую сумку и одеваться, словно не осознавая, что делаю, — то есть что я покидаю родительский дом, не попрощавшись и не сказав, куда еду. Возможно, мне это казалось чем-то постыдным, так что я не мог взглянуть в глаза реальности. Возможно, еще постыднее тогда казался сам факт побега из дома — будто сорванец в какой-нибудь книжке, тогда как я уже был мужчиной почти тридцати лет, с годами учебы и даже войны за плечами. В сравнительно зрелом возрасте я разыгрывал Питера Пэна, планировал жить среди Пропащих Мальчишек и во всем винил непостижимые махинации своего отца. Пока я собирал вещи — ненамного больше, чем понадобилось бы в поездке с ночевкой, — и одевался — во все обычное, повседневное, — казалось, будто одевает и собирает меня кто-то другой — или как минимум что у меня нет собственной воли. Я не ощущал в явной форме или сознательно, будто моими действиями управляли сестры, но чувствовал, что не во всем действую по собственной воле. Ранее той осенью в Нью-Йорк ездили Бетси и Джо — насколько я понимаю, в первый и последний раз. В прошлом — и в будущем — за покупками и энергией большого города они обыкновенно ездили в Чикаго. (Это предпочтение всех жителей Мемфиса, тогда как нэшвиллцы больше склонны к поездкам в Нью-Йорк.) Когда сестры вернулись из поездки, они неделями только и говорили о том, что Манхэттен — культурная столица страны. Стоило мне на этом основании и отчасти из обычной вежливости походя изъявить желание однажды переехать туда жить, чтобы найти себя в букинистическом бизнесе, как очень скоро Бетси подарила мне билет с открытой датой на самолет в большой город. А зная мое летаргическое отношение к подобным переменам, она сказала, что попросит свою секретаршу забронировать для меня место на рейсе в любой момент, когда я решусь поехать.

За два дня до отбытия я позвонил секретарше с этой просьбой. Перезвонив с расписанием рейсов, она добавила, что Бетси приглашает прийти к ней позавтракать в утро отъезда. Так что тем утром я прошел два коротких квартала от отцовского дома до Бетси, где меня уже поджидала еда. Мы сели вместе в комнате для завтрака, выложенной плиткой. Я рассказал о своем стыде из-за того, что сбегаю на манер Питера Пэна. И оправдывался страхом, что отец отговорит меня от поездки. Он никогда не стеснялся пользоваться всеми приемами судебного юриста, чтобы убедить детей следовать по пути, который сам считал нужным. Помню, как в тот раз Бетси закрыла глаза и положила руку на мою. «Мне ли не знать! — прошептала она. — Мы — я и Джо — на себе испытали, что в этих делах иначе с ним нельзя. Но с отцом мы все уладим — и, конечно, с матерью». Я подумал про себя — прямо пока мы завтракали, — что, должно быть, все было так же, когда Джорджи уезжал на войну. Впрочем, Бетси настолько меня успокоила, что, когда я уходил от нее, казалось, будто я принял решение вполне самостоятельно и не должен стыдиться немужественной манеры отъезда.