Фрэнк Харди - Власть без славы. В двух книгах

Распахнулась дверь, и в контору энергичным шагом вошел Джон Уэст.

— Привет, Лу!

— Добрый день, мистер Уэст.

В кабинете Уэста было пусто и голо — стол, четыре стула и несколько фотографий. На выбеленных стенах виднелись образовавшиеся от сырости подтеки, а оконные стекла давно уже нуждались в том, чтобы их вымыли.

Джон Уэст повесил шляпу, потом выдвинул ящик стола, вынул маленький пузырек, высыпал из него на ладонь две таблетки и, закинув голову, проглотил их с ловкостью, приобретенной долгой практикой.

В соседней комнате Барни перегнулся через спинку стула и вытянул шею, стараясь подслушать разговор.

Джон Уэст сел за письменный стол. — Вы еще не записались в армию, Лу?

— Нет, мистер Уэст. — Дарби нервно вертел в руках шляпу.

— Вы понимаете, что этого требует общественное мнение?

— Да, пожалуй.

— Вы понимаете, что бокс сейчас будет в загоне?

— Похоже, что так.

— Он снова войдет в силу, когда кончится война. Главное сейчас — выиграть войну, это вы понимаете?

— Иначе говоря, вы хотите, чтобы я пошел в армию?

— Вот именно. Нельзя все время поступать как хочется. Вы знаете, сколько я для вас сделал.

— У меня были крупные победы и до вас, мистер Уэст. Но так или иначе, я не хочу идти на войну, пока не накоплю денег, чтобы обеспечить мать и сестру на всю жизнь, на случай если меня убьют.

— Вас не убьют.

— Во всяком случае, я пока не собираюсь записываться в армию. Это мое последнее слово. Пока не выиграю еще несколько матчей и не заработаю денег — не запишусь.

— У вас и так дела были неплохи — должно быть, вы отложили несколько сотен.

— Отложил, мистер Уэст, но мне нужны не сотни, а тысячи. И, скажите на милость, чего ради я должен воевать за Англию?

— Потому что, если Англия будет разбита, будем разбиты и мы. Если победит Германия, то наше имущество, наши деньги, дома и семьи — все погибнет! — Джон Уэст стукнул кулаком по столу.

— А по-моему, что Германия, что Англия — один черт.

— Не болтайте ерунды. Немцы — варвары. Они пытают пленных и сжигают их живьем. Они хотят завладеть всем миром.

— А Англия им уже завладела. Посмотрите, что она натворила в Ирландии. Моя бабушка была там как раз в то время, она мне много порассказала. Я не желаю сражаться за Англию, пока не обеспечу себя.

— Если вы не вступите в армию, то следующий ваш матч будет последним до конца войны.

— Что хотите, то и делайте, мне все равно, только на войну я сейчас не пойду. — Дарби выдержал взгляд Уэста, устремленный на него через стол. — Я непременно буду чемпионом мира, мистер Уэст, и вы мне помешать не можете. И я побью всех боксеров на свете, вот увидите, даже если б мне пришлось для этого ехать в Америку. — Он нахлобучил шляпу и вышел из кабинета, хлопнув дверью. Когда он проходил мимо Барни, тот зашептал: «Молодец, парень. Подожди, я выйду с тобой. Выпьем по чашке чаю».

— Ты это серьезно насчет Америки? — спросил Барни, когда они спускались по лестнице.

— Да, я еду в Америку, Барни. Теперь я окончательно решил.

Во время политической кампании, предшествовавшей референдуму о всеобщей воинской повинности, Дэниел Мэлон дал волю своим «ирландским настроениям». На собраниях и митингах, церковных празднествах и благотворительных базарах, на официальных завтраках и во время обедни он всегда находил повод высказаться против войны, называя ее гнусной войной, ведущейся из-за корыстных целей, и доказывал, что в интересах всего австралийского народа следует голосовать против всеобщей воинской повинности.

И все же его мучило смутное беспокойство. Он примкнул к антивоенной кампании прежде всего для того, чтобы помочь Ирландии, но вскоре обнаружил, что захвачен борьбой против воинской повинности, что его, словно стремительным течением, несет к левому крылу лейбористской партии — к тому лагерю, с которым исстари враждовала католическая церковь и с которым враждовал он сам в те времена, когда жил в Ирландии. Впервые он почувствовал духовное родство с этими людьми. Выступая однажды с той же трибуны, с которой выступал один видный социалист, открыто объявивший себя атеистом, Мэлон вдруг поймал себя на том, что этот человек вызывает у него восхищение. Когда премьер-министр Хьюз подвергал строгой цензуре или запрещал какую-нибудь рабочую газету или брошюру, Мэлон, к собственному удивлению, начинал энергично протестовать. Когда двенадцать лидеров ИРМ были брошены в тюрьму по обвинению в поджоге, он, неожиданно для себя, присоединился к мнению тех, кто утверждал, что это обвинение — просто клевета. Известия об успехе кровопролитной борьбы ирландских повстанцев стали доставлять ему удовольствие. Он начал даже презирать архиепископа Пертского, который был сторонником всеобщей воинской повинности.