Эли Люксембург: Скопус. Антология поэзии и прозы

Ветер стих, растворилось окно,
Кромка ночи в излучинах гор чуть заметна;
Даже черти не скажут — как мне черно,
Ведь тоска у чертей одноцветна.

Кто из нас терпением сильней,
Глубины страдания мудрей?
Мы долгие наброски душ в реке —
Далеком сердце расстояний,
Чье русло суше — то целительно в изгнаньи,
Но в страстном поединке ожиданий
Иссохшая душа нежней.

Дни мои, что комья смеха
У играющих в снежки;
Снег, в зубах звенящих — эхо
Треснувшей в гробу доски.
Словно съежившийся скряга
С нищего сканючил грош;
Словно в слезную бумагу
С кляксой завернулась вошь.
Путь мой — словно путник в пасти
Радости чужой — поник.
Страх в ней клеит — будто часта
Счастья, ставшего в тупик.

Когда я окунулся в мрак
Всплывать соборами фантазий
Предчувствую летящий взмах —
Ладонь с гвоздем пробитой казни;
Предвижу вилы слепоты,
Страданий беспросветный хаос,
Недоразвившейся мечты —
Обрубленную одичалость.
Но в рай опять всплывать боюсь:
Пусть будет там светло, как было,
Пусть мысль безумную мою
Увековечит удавило;
Упрячет в беззеркальный мрак;
В глубинах голуби фантазий
Распяли Спаса на крылах,
А небо — замогильный Лазарь,
Ночными кронами объят
С лохмотьями летящих стонов,
В них кляксой кожи — глаз вороны,
Цветком ежа огонь в нем сжат.
Крестом окаменело солнце —
Земли пробитая ладонь…

Ночь пришла. Углится мгла.
Пасть крыла меня взяла.
Тень легла на край стола —
Трель на краешке росла.
За окном — на ели —
Выросла игла.

Я в ночь пойду, как тысяча свечей
Я в сон пойду с лучинами лучей.
Идет мой белый человек
На черный глаз, на черный бас;
Угас несчастный человек —
Остался черный глаз.
Из чаши выпала луна,
Как желтый бутерброд,
Сидит на нем любовь-красна,
Крысиный хвост грызет.

Тяжко в любви одному.
Вдвоем разве легче?
Руки невыплывших мук
В омуте сердца храню —
Солнцем не ставшие свечи.

В темном углу под лестницей
Чуть светится капля плесени.
Тишина.
Балка обрушится,
Если чуть прислушаться.

Рассыпается снег,
Словно он просыпается
и впотьмах опускается
на метелочки век.
Зажигается свет,
по стеклу растекается,
и я вижу, на вашем
лице осыпается снег.

Вы недавно еще
танцевали веселая,
вы спешите домой
от назойливых глаз.
Сквозь больничье стекло
вы совсем невесомая.
Ах, разбить бы его,
докричаться до вас.

Только, что вам слова,
вам едва беспокоиться.
Вот фонарик такси
лег монетой на снег.
Я в больнице давно,
я лечусь от бессонницы.
Рядом с вами тогда
был другой человек.

Пора тревоги и хандры,
последних насморков и влаги;
листы нетронутой бумаги,
как бы предчувствие игры
в слова, обиды, откровенья
и тайны чудного мгновенья.
Такая легкая пора!
Смотри — ладошку не порань
о горлышко моей печали.
Который раз весну встречаю
прикосновением пера.

По гололеду, вдаль, по льду
пойду искать свою удачу.
Коль оскользнусь, я не заплачу, —
дорогу уступая зрячим,
я встану и опять пойду.

Вот так три месяца в году,
сдирая морду о беду,
всю зиму, весь январский холод
ищу удачу я. Но ходит
за мною некто без лица.
Он злые завтра мне пророчит,
он всех друзей моих порочит,
он мне толкует без конца
о том, что чьей-то смерти хочет.

Вот и вчера принес он вести
о страшных пытках. Об аресте
людей каких-то. И опять
не мог я спать. Не мог я спать.

Со мною он ведет себя,
как будто я виновен в чем-то,
он, видимо, приятель черта,
он мой палач, он мне судья,
но я люблю его. Во мне
его душа нашла удачу.
Мы только вместе что-то значим.
Я с ним бытую наравне
и не могу уже иначе.