Сюсаку Эндо - Посвисти для нас

У Одзу страшно затекли ноги, он еле терпел и время от времени посматривал на Хирамэ, на лице которого застыло выражение смирения и покорности. Одзу вовсе не был уверен, что его друг слушает все эти приветствия. Затуманенное выражение его лица напомнило Одзу сонные послеобеденные часы, проведенные в классах школы Нада.

Когда речи кончились, сестра Хирамэ обошла всех, подливая сакэ.

— Выпьем за Хирамэ, будущего солдата!.. — провозгласил тост президент компании, где работал Хирамэ. «Вот он какой, тот самый сквалыга, перед которым преклоняется Хирамэ», — думал Одзу, разглядывая лысую голову и квадратное, напоминающее тяжелый танк тело.

Чем больше кругов совершали бутылки с сакэ, тем бессвязнее становилась беседа за столом.

— Когда я служил в армии, — во весь голос вещал председатель районного собрания, — это было во время большой войны в Европе. На фронт меня не послали, но… деньжата, которые я собрал за время службы, после дембеля мне очень пригодились.

— Ого! И на что же вы их…

Председатель прошептал что-то на ухо соседу и расхохотался.

— Обычно мы вино не пьем, сладости не едим, но сегодня можно позволить себе расслабиться как следует, — начал президент, обращаясь через стол к Хирамэ, совершенно захмелевшему от сакэ, которое наливали ему и справа и слева. — Пока ты будешь в армии, мы каждый месяц будем класть твою зарплату на счет. Верно служи государству и за это не беспокойся.

— Ага!

— Этот парень далеко пойдет! — громко, чтобы все слышали, объявил президент. — Я воспитываю у себя новичков в строгости, но он всегда внимательно слушает, что ему говорят.

Хирамэ сонными глазами глядел на Одзу. Пока президент его нахваливал, он насмешливо показал язык, но так, чтобы кроме Одзу никто не увидел.

«Этот парень и в армии не пропадет», — подумал Одзу, кивая.

Когда Хирамэ поднялся в туалет, Одзу вышел за ним в коридор.

— Слышь, ты как?

— Нормально. Только спать охота.

— Чего ты столько пьешь, а? Хорош солдат!

Хирамэ вдруг схватил друга за руку:

— У меня для тебя важное задание.

— Ты о чем? — Одзу был сбит с толку.

— Ту ручку я беру с собой. Если случайно ее встретишь, скажешь?

— Само собой. — Одзу кивнул.

На следующее утро Хирамэ в сопровождении активисток Женской патриотической лиги и соседей отправился на станцию линии Хансин. Он обмотался в национальный флаг с красным солнцем на белом фоне, на котором оставили свои напутствия участники состоявшейся накануне вечеринки.

Одзу следовал за процессией и вспоминал, как прежде они с Хирамэ наблюдали такую же сцену из кафе на станции Санномия.

«Когда-нибудь придет и моя очередь», — подумал Одзу, и перед его глазами вдруг возникли казармы и поля сражений, казавшиеся недавно такими далекими.

— Банзай!

— Хирамэ-кун, банзай!

Окруженный домохозяйками в передниках, представляющими Женскую патриотическую лигу, Хирамэ вертел остриженной наголо головой, кланяясь то вправо, то влево. Наконец подкатил поезд; под взглядами пассажиров Хирамэ вместе с дядей, матерью и сестрой погрузился в вагон. И двери закрылись.

Миновал месяц, за ним другой. Писем от Хирамэ не было. Конечно, новобранец гарнизона Какогавы был так занят каждый день, что ему было не до писем.

У Одзу дни тоже проходили в занятиях по военной подготовке и работе на трудовом фронте два раза в неделю. Ситуация на театре военных действий, которая сначала складывалась блестяще, после морского сражения у атолла Мидуэй становилась все более неустойчивой. Императорская ставка [36] Руководящий орган верховного военного командования в Японской империи. продолжала рапортовать о военных успехах, но после августа, когда американцы высадились на Гуадалканале, стали циркулировать слухи, что Япония идет к поражению.

В конце года от Хирамэ наконец пришла открытка. На ней была печать военной цензуры. На обороте знакомыми корявыми иероглифами Хирамэ писал, что находится в Корее, здоров и усердно отдается военной службе. Беспокоиться за него не надо. «Я пишу эту открытку авторучкой, которую ты мне передал», — писал он.

Одзу удивился, что Хирамэ отправили в Корею. В открытке не было ни слова о том, когда его туда послали, где стоит их часть. Видимо, сообщать об этом запрещалось. Держа в руке открытку, Одзу вспомнил, какую Корею он как-то раз видел на фотографии — нескончаемая цепь лысых гор.

«Я пишу эту открытку авторучкой, которую ты мне передал». Одзу хорошо понимал, что хотел сказать его друг последними словами своего послания.