Джим Кокорис - Богатая жизнь

По дороге из школы Морис спросил меня о маме.

— Она умерла?

— Да. Когда мне было десять лет.

Какое-то время мы шли молча. Старый желтый автобус государственной школы, дребезжащий и скрежещущий, проехал мимо нас и остановился на углу, потом поехал дальше. Я засунул руки в карманы своей ветровки. Мне сейчас совсем не хотелось говорить о маме. Мне хотелось подумать о странном письме от Эргу. Я понимал, что здесь что-то не так, хотел разобраться в этом и сделать правильный вывод.

— У меня в прошлом году умерла мама, — сказал Морис. — Мне тогда было сорок восемь. Но неважно, сколько тебе лет, все равно тебе ее все время не хватает.

Я ничего не ответил, и мы стали переходить улицу. Листья на деревьях пожелтели и покраснели, скоро они станут опадать целыми охапками. Мама обычно сгребала их граблями, и я подумал: кто же будет делать это теперь?

— Прогулки позволяют мне держать себя в форме, — сообщил Морис, когда мы завернули за угол и пошли по нашему кварталу. — Я уже в третий раз иду здесь. В полдень забирал твоего брата и отводил его домой.

— Он в школе только полдня.

— Он такой забавный маленький человечек. Он меня смешит.

— Томми вас смешит? Что на нем было одето? — Первой моей мыслью было, что Томми разгуливал по округе на высоких каблуках в лифчике тети Бесс.

— Ты о чем?

— Да так, ни о чем.

— Он сказал мне, что очень скучает по маме.

— Томми сказал вам? — Это меня удивило. Я уже начинал забывать, что Томми умеет говорить.

— Он милый маленький мальчик. Очень милый.

На парадном крыльце нас ждал папа. Поскольку было прохладно, на нем был коричневый свитер с остроконечным капюшоном, в котором он выглядел как пожилой карлик. Свитер имел отношение еще к его пребыванию в Гарварде, поэтому давно потерял форму. Мама много раз пыталась выбросить его, но папа каждый раз умудрялся вызволить его из мусорного бака или из пакета с вещами для благотворительной организации.

— Ну, — сказал он, кивнув нам своей остроконечной макушкой, когда мы приблизились. — Как все прошло?

— Прекрасно, мистер Папас. Только холодновато немного.

— Холодновато? Ах да. А во всем остальном?

— Все прекрасно, — ответил Морис. — Прекрасно.

Видно было, что папа испытал облегчение, потом сощурил глаза, осматривая улицу.

— Ничего необычного?

Морис покачал головой.

— Тогда хорошо. — Папа потер руки. — Тетя Бесс приготовила нам ранний обед, и мы надеемся, мистер Джексон, что вы к нам присоединитесь. — Приглашение папы меня удивило, но Морис лишь ответил «Спасибо, почему бы и нет», и мы поднялись по ступенькам крыльца.

Пока Морис сидел с папой в гостиной, я пошел на кухню. Тетя Бесс сновала по ней, режа овощи и помешивая в дымящихся паром кастрюлях. В кухне было жарко, и вся она пахла, как густой суп.

— У меня маловато продуктов, — прошептала она дяде Фрэнку, наливавшему себе стакан вина у рабочего стола. — Я не знаю, что он любит.

— Ладно, не надо его обижать, приготовь ребрышки или еще что-нибудь такое, — сказал дядя Фрэнк.

— Ребрышки? — сконфузилась тетя Бесс. — Я готовлю курицу. А он ждет ребрышки?

Обед вышел довольно натянутым. Морис говорил очень мало, а дядю Фрэнка, который в основном и говорил, когда мы ели, позвали к телефону. Он исчез в папином кабинете, лишив нас своего громоподобного гласа, обычно наполнявшего всю комнату. Папа ел нервно, все время прочищал горло и разрезал курицу на мелкие кусочки, потом на еще более мелкие, и наконец на совсем уж крохотные, которые трудно было подцепить вилкой.

— Мистер Джексон, — произнес он спустя некоторое время. — Я помню, вы говорили, что вы из Теннеси. Из какого именно места, разрешите спросить?

— Из Чатануги.

— Ах да. Смотровая Гора.

Морис поднял глаза от тарелки.

— Что, простите?

— Смотровая Гора. Там состоялось крупное сражение. Вблизи Чатануги. Во время Гражданской войны.

Морис пережевывал эту информацию вместе с печеным помидором. Наконец сказал:

— Я участвовал во Вьетнамской войне.

Папа кивнул головой.

— Ах да, конечно. Очень интересный конфликт.

— Конфликт? — тихо переспросил Морис.

— Да. Технически это не было войной. Но… — папа остановился. Морис смотрел на него печально, но жестко. — Конечно, только технически, — продолжил папа. — Понятно, что для тех, кто в ней участвовал, это казалось войной. Да, ладно.

Мы опять погрузились в неловкое молчание, и слышалось тихое, но громкое в этой тиши позвякивание вилок и ложек.