Миклош Залка - Осада

Потом в бараке она прорыдала весь вечер, оплакивая Енё.

Она знала, что убьет и капо. Как только выйдет на свободу, сразу убьет. Капо такая же еврейка, как и все остальные. Между прочим, польская и еще более жестокая, чем эсэсовцы. Понимала она и причину этой жестокости. Эсэсовцам не надо было доказывать, какие они хорошие немцы. По ним и так видно — СС. Но капо должны постоянно доказывать эсэсовцам свою преданность. Поэтому они так и стараются, надеются таким образом выжить.

«Нет, они не останутся в живых, точно так же, как не будет жить и Енё…»

Один раз, только один-единственный раз он должен обнять ее. Да так, чтобы растаял на ее теле этот пронизывающий, замораживающий холод. Только раз…

При дыхании из носа и рта выходил пар. На ногах вместо пальцев будто торчали ледышки, хотя она хорошо набила тряпьем деревянные колодки. Ветер то и дело поднимал полы полосатого рубища, забирался под него и ледяным дыханием обдувал голое тело. Она дрожала. Но все-таки не так чувствовала холод, как прежде. «Привыкла…» — подумалось ей. Она, как могла, напрягала мышцы, и от этих усилий в уголках глаз появлялись слезы. Перед ней стояла крупная женщина. «Свежее пополнение…» Венгерка вздохнула. Ей хотелось иметь хоть какие-то мышцы, такие, как вот у этой женщины. Мышцы тела, которые можно было бы потрогать, ощутить, размять руками.

Стоявшая перед ней в строю женщина вдруг зашаталась.

У нее самой кружилась голова, и ей казалось, что это она качается из стороны в сторону. Было жалко смотреть на себя, на кости и обтягивающую их высохшую, сморщенную кожу. Она презирала себя, такую противную, страшно боялась вшей, но теперь она пожалела и их: они ведь тоже влачили жалкое существование. Женщина впереди опять закачалась, а венгерка застывшим взглядом смотрела на нее и шептала: «Только не упасть, только бы не упасть…»

Женщина рухнула на бетонку во всю длину.

С удивлением посмотрела венгерка на упавшую женщину и очень удивилась, что это упала не она.

«А она еще не свела свои мышцы…» — подумала о женщине венгерка.

Что последует дальше, было хорошо известно. Придет капо, несколькими ударами плети приведет женщину в сознание, потом отгонит ее в сторону, переведет на более легкую работу в другой барак. Потом женщина получит пять минут на сборы своих шмоток и ее поведут в «баню».

«Баню» венгерка однажды видела. По какой-то причине они задержались на работе, и эсэсовец повел их в барак более коротким путем, мимо «бани». Над входом — надпись «Баня». Двери были открыты: проветривали помещение, и все увидели душевые. Это были обыкновенные душевые, как дома или на фабрике.

В воздухе стоял странный, тошнотворный запах. «Проводят дезинфекцию», — заметил кто-то. Но большинство узников знало, откуда такой запах. За «баней» стояло приземистое здание с поднявшейся ввысь трубой.

Из этой трубы все время шел дым: днем и ночью, всегда. Она ни разу не видела трубу без того, чтобы та не дымила.

Подошла капо, и тонкий свист плетки рассек воздух.

Капо носила немецкие сапоги с короткими голенищами и серую юбку.

Венгерка отвернулась от капо и стала смотреть на эсэсовца. Тот стоял на краю бетонного плаца с зажатым под мышкой автоматом и с удовольствием наблюдал за разыгравшимся событием.

«Скучает», — подумала она и вздрогнула от отвращения.

Эсэсовца звали Куртом, у него были красивые светлые волосы.

А она продолжала думать о Енё и о бане. О заводской бане там, дома, которой добился Енё. В профсоюзе о бане разгорелись споры. Енё во что бы то ни стало хотел построить ее, а другой профсоюзный активист — нет. Имя того второго она уже забыла, да и черты его лица не помнила, в голове осталось только то, что он существовал и тоже ухаживал за ней. Тогда она еще потешалась над тем, что эти двое рвут друг перед другом глотки вовсе не из-за бани, а из-за нее. Но воспоминания о тех давних событиях промелькнули перед ней как-то нечетко, словно в тумане, и казались такими далекими, будто все это происходило вовсе не с ней, а с кем-то другим. «Нужно использовать уступки капиталистов», — агитировал тогда Енё. «Но не на такие пустяки тратить силы рабочего класса», — не соглашался с ним другой. Ее очень забавлял этот спор двух активистов, и она была рада, когда руководство профсоюза поддержало Енё, и спустя месяц для цеха была построена отдельная душевая.

Из всего этого в ее памяти остался только Енё да душевая. Баня и Енё слились в сознание воедино. Почему? Она сама не знала. А где-то в глубине, в самом дальнем уголке памяти, как бы между прочим, появилась мысль, что ведь был и другой, о котором она не знала, что и думать.