Людмила Уварова - Теперь или никогда!

Он дошел было почти до дверей, когда в подъезд навстречу ему вошел молодой человек. Он поравнялся с господином Гомбергом. Лицо его показалось господину Гомбергу знакомым.

Молодой человек остановился возле господина Гомберга, почти преградив ему дорогу. Господин Гомберг изумленно приподнял брови.

— Айн момент, — сказал молодой человек и, вытащив револьвер из кармана, выстрелил в него в упор.

Господин Гомберг упал, сраженный наповал. В последний момент своей жизни, уже теряя сознание, он вдруг вспомнил, почему лицо встречного показалось ему знакомым: это был мастер из той самой сапожной мастерской, где для господина Гомберга шили особые, по специальному заказу сапоги.

Потом все смешалось, глухая, черная тьма плотно надвинулась на него, и больше он уже ничего не помнил и не видел…

Юноша выстрелил в господина Гомберга и быстро взбежал по лестнице наверх…

Он не видел, как стрелявший в него юноша быстро взбежал по лестнице наверх и встал там, прижавшись к стене, в то время как раскрылись двери подъезда и ворвался шофер, ожидавший господина Гомберга на улице.

Шофер бросился к своему шефу, лежавшему в луже крови. Потом, окончательно растерявшись, выбежал на улицу, взывая о помощи.

И в этот самый момент из подъезда неторопливо вышел человек, немного прихрамывающий, спокойно завернул за угол.

На соседней улице уже гудели гудки машин, слышались взволнованные голоса немецких солдат…

А молодой человек спустя полчаса спокойно вошел в сапожную мастерскую, привычно уселся на свое место у окна, время от времени поглядывая на отлично сработанные им сапоги из блестящей, похожей на лак, кожи, которые он приготовил для того, кто больше уже никогда за ними не придет…

В тот же вечер Вася снова явился к Петру Петровичу:

— Есть какие-нибудь новости?

— Первую, основную новость ты, наверно, знаешь, — ответил Петр Петрович. — Убит начальник полиции.

— Как не знать.

Весь день в городе были облавы. Гитлеровцы хватали жителей прямо на улице, на базаре, врывались в дома, забирали ни в чем не повинных людей и везли в тюрьму.

Пройдут годы, и белый двухэтажный особняк, окруженный просторным двором, будет казаться мирным, веселого вида зданием, как оно и есть на самом деле. Здесь разместится общежитие рабочих текстильной фабрики. На окнах белые занавески, во дворе на веревках развешано свежевыстиранное белье. В углу двора зарозовеет шиповник, и жирные голуби будут важно разгуливать вдоль кустов сирени и акации.

Но тогда, в ту пору, редкий человек без страха проходил мимо этого на вид невинного особняка.

А на городской площади, где теперь возвышается Дворец пионеров, тогда были сооружены виселицы, и гитлеровские солдаты с автоматами в руках патрулировали день и ночь.

— Прибегала Катя, — продолжал Петр Петрович, — говорит, что шофер коменданта передал ей: час тому назад взорван гараж военного коменданта.

— Что еще она говорила?

— Завтра из Берлина приезжает какой-то важный чин.

— Скажите ей: пусть узнает фамилию.

— Хорошо.

Петр Петрович проводил его взглядом. Идет по улице молодой, слегка прихрамывающий человек. Горбится, втянув голову в плечи. Лицо равнодушное, брови насуплены.

И никто, может быть, ни одна душа в этом городе не догадывается о том, кто он, этот молодой парень, что делает, о чем думает, какие дела вершит…

Петр Петрович ошибался, думая что ни одна душа не знает о Васиной деятельности.

Кое-кто знал о Васе все, и первым был Валерий Фомич Осипов, руководитель подпольной группы разведчиков при партизанской бригаде, — подпольной группы, чья деятельность проходила здесь, в этом самом городе.

И участники этой группы, среди которых были и старики, и молодые девушки, и совсем юные ребята, изо дня в день совершали свое будничное, может быть, внешне почти незаметное, но очень важное дело, — изо дня в день, в течение всех трех лет оккупации…

Однажды хмурым осенним днем, вернувшись с работы, отец Васи сказал жене:

— Все у нас с тобой кончено, ухожу я от вас, вернее, уезжаю далеко отсюда, а ты живи как знаешь…