Людмила Уварова - В каждую субботу, вечером

Но почему же сегодня петух не кричит?

Хочу уснуть и не могу. С завистью прислушиваюсь к тихому дыханию Илюши. До чего безмятежно спит!

Я говорю:

— Илюша, проснись на минутку…

Он тут же просыпается. Он умеет мгновенно приходить в себя после самого крепкого сна, и голос его звучит трезво.

— Что такое? Тебе нехорошо?

— Нет, все в порядке. Просто захотелось поговорить с тобой.

— Нашла время! — отвечает он, и я по голосу чувствую, что он улыбается.

— Я закурю, — говорит он.

— Кури, только ты же врач, сам знаешь, курить, особенно ночью, вредно…

Он чиркает спичкой, затягивается дымом.

— Жить тоже вредно, от этого умирают…

Я знаю, что он постоянно изрекает неоспоримые истины и ему трудно противоречить. Поэтому он всегда прав.

Должно быть, у каждого бывают такие вот минуты, когда хочется открыто, безбоязненно выложить о себе все, что есть, и сознавать, что тебя слушают и понимают.

Я говорю:

— Знаешь, у меня была очень добрая и умная бабушка.

— Бабушка? — переспрашивает он. — Ну и что с того?

— Ничего. У меня было хорошее детство, такое, какое необходимо человеку для последующих лет. Детство — это что-то вроде подпорок, чем они сильнее, тем и человек сильнее.

— Дорогая моя, — медленно произносит он и чертит в темноте красным глазком сигареты, — что это с тобой нынче? Почему ты так философски настроена?

— Ничего особенного. Я такая, как всегда. А у тебя было хорошее детство?

Спрашиваю и вдруг понимаю, что я же забыла. Все как есть забыла. Он же мне все о себе рассказал давным-давно.

Но он не обижается на меня за мою забывчивость и охотно отвечает:

— Я — потомственный врач. У нас в семье были все врачи.

— И все умели лечить? — спрашиваю я. — Правда?

— В меру своих сил, — с достоинством говорит он.

Гасит сигарету, шарит ногами по коврику, ищет домашние туфли. Никогда не пройдет босыми ногами по полу. Потомственный врач…

— Друг мой, уж не заболела ли ты? — спрашивает он, подойдя ко мне, и кладет руку на мой лоб.

— Нет, нисколько.

Он щупает мой пульс. В темноте я представляю себе, как он сводит вместе свои красивые, длинные брови и считает про себя удары.

— Да, — говорит он наконец, — пульс нормальный, хорошего наполнения.

— Я знаю. И давление в самый раз.

Он не принимает моего шутливого тона.

— Допустим. Но что-то ты сегодня как-то несуразно изъясняешься. Прими элениум, скорее заснешь. Хочешь?

— Нет, не хочу. Иди ложись, я больше не буду.

Он послушно ложится на свой диван.

— Поспать бы еще немного…

Тихо кругом. И петух молчит. А почему? Ну почему же?

Я говорю громко:

— Куда это наш петух подевался?

— Почему наш? — спрашивает Илюша и, не дождавшись моего ответа, говорит: — Никуда он не подевался. Просто больше он уже не будет нас беспокоить.

— Как не будет? Почему?

— Потому. С ним все, как говорится, инцидент исперчен.

Я встаю, сажусь на кровати. Очень мне это все непонятно.

— Помнишь, у Маяковского? — спрашивает Илюша и первый усмехается. — Он тогда так и написал, не «исчерпан», а «исперчен». Инцидент исперчен.

Я говорю нетерпеливо:

— Знаю, знаю, ты у нас начитанный. Так что же все-таки случилось с петухом?

— Я же тебе сказал: больше он не будет нас беспокоить.

— А где же он?!

— Ну чего ты, в самом деле, волнуешься?

— Скажи, где петух?

— О женщины, кто их поймет? — спрашивает Илюша. — Ты же знаешь, в городе нельзя, недопустимо держать птиц и крупных животных. Они бы еще корову завели.

— Кто они?

— Этого я не знаю. В милиции разберутся, кто такие…

— При чем здесь милиция?

— При том, что я написал в наше отделение и участковый, очевидно, уже забрал его. Или сами хозяева ликвидировали своего крикуна.

— Ты? Ты написал?

— Да, я. А что? Теперь же, сама видишь, полный порядок…

Он удовлетворенно вздыхает, как человек, исполнивший свой долг.

Поворачивается на бок, сонным голосом говорит:

— Еще бы немного поспать…

И засыпает. Он всегда быстро засыпает и никогда не видит снов.

Даже хвастает порой:

— У меня не бывает снов. Значит, мой мозг отдыхает полностью.

И сейчас его мозг отдыхает полностью, он спит, кругом тихо, очень тихо.

А я не сплю. Я плачу, уткнувшись лицом в подушку.

Старуху Пастухову, уборщицу Музея изобразительных искусств, не любили ни на работе, ни дома — соседи по квартире.

Впрочем, она об этом знала, но нисколько не сокрушалась.

— Характер у меня такой, никогда ничего не скрою, всю правду в глаза выложу, ни на что не погляжу, — говорила она о себе и старалась так действовать: не таить в себе ни единой мысли, а высказать каждому прямо в лицо все то, что она о нем думает.