Людмила Уварова - В каждую субботу, вечером

Потом спрашивает:

— У тебя когда контрольная по-английскому?

— Послезавтра.

— А конспект тебе принесли?

— Все в порядке. Кстати, для контрольной конспекта не требуется, пора знать.

— Ну-ну, — отвечает он озабоченно, — почитаешь там, что следует для контрольной…

— …а потом садись писать не торопясь, — продолжаю я.

Он уже в коридоре, надевает пальто.

— Я пошел…

— Счастливо.

Может быть, он еще что-то скажет. Вспомнит вчерашний наш разговор и скажет.

Но он молчит. И я жду: сейчас, вот сейчас хлопнет дверью, сбежит по лестнице вниз.

— Ладно, — говорит он из коридора, не входя в комнату, — скажи отцу…

— Что сказать?

Он медлит.

— В общем, делайте, как хотите…

И, не дожидаясь моего ответа, хлопает дверью.

Каждую ночь кричит петух.

Улица затихает, постепенно гаснут окна домов. И вот внезапно раздается: «Ку-ка-ре-ку!»

Этот крик разносится над домами, над широким шоссе, по которому поминутно проносятся машины, потом утихает, — видно, ждет по привычке, чтобы ему ответили другие петухи.

Но никто не отвечает… Только изредка прогудит в небе самолет, блеснет цветными фонариками и скроется вдали.

Чей он, петух? Где он живет? Кому это вздумалось держать петуха в городской квартире?

Я лежу в своей комнате, гляжу на потолок, на котором то и дело возникают таинственные колючие лапы. Это фары проезжающих мимо машин мгновенно вырывают у ночи ветви тополей, растущих под окнами, и тени их бродят по потолку, не сливаясь друг с другом, угасая и вновь разгораясь…

Иногда, когда петух кричит особенно громко, Илюша просыпается. Он встает с дивана, на котором спит, нервно чиркает спичкой, снова ложится.

Я молчу. Очевидно, он ждет, что я скажу ему, он знает — я не люблю, когда он ночью курит, но я молчу. Не хочу ничего говорить.

Лежу с закрытыми глазами, делаю вид, будто сплю. Но он понимает, что я не сплю, говорит вполголоса:

— Безобразие! Это становится просто невыносимым!

А я все молчу. И он продолжает как бы про себя:

— Что это за идиот такой, который вздумал ни с того ни с сего держать у себя петуха?

Не открывая глаз, я говорю:

— Ну чего ты, в самом деле? Не обращай внимания…

Эти мои слова словно спичка, брошенная в солому. Илюша взрывается, говорит о том, что больше так невозможно, что это прямое нарушение всех правил, что если бы он был председателем Моссовета, он бы показал таким вот бездельникам и нарушителям общественного порядка…

Все то, что он говорит, безусловно правильно.

Но почему я не могу согласиться с Илюшей? Впрочем, конечно же знаю, но все равно не скажу, потому что ему не понять.

Ведь не может же человек, лишенный слуха, понимать музыку…

В сущности, Илюша — хороший. Не к чему придраться. Он красивый, неглупый, в меру порядочный.

Из года в год выписывает кучу медицинских справочников и журналов, выискивает в них всевозможные новые достижения медицины и, хотя не является ни терапевтом, ни онкологом, успел изучить современные методы лечения инфаркта миокарда и теорию вирусного возбудителя злокачественных опухолей.

Но мне не хочется говорить с ним о том, что интересует его. Он подчас обижается на меня: ведь он-то читает мои корреспонденции в газете!

Впрочем, он все читает подряд, и когда читает, губы его почти незаметно шевелятся, то ли по привычке, то ли он повторяет слова про себя. Хочу думать, это просто привычка.

У него нет воспоминаний. Вот так вот, нет — и все тут! И я никак не могу понять, надо ли его за это жалеть или стоит позавидовать ему?

Мы как-то проходили с ним по Кречетниковскому переулку, — там был когда-то, до строительства Нового Арбата, маленький скверик. Однажды мы поссорились, теперь уже и не помню из-за чего, я убежала из дома, а он побежал за мной, догнал возле этого самого скверика неподалеку от Собачьей площадки.

Почти всю ночь просидели мы на скамейке, выясняли отношения. Была летняя ночь, тепло, цвели тополя, легкие белые пушинки все время оседали на ресницах, я мрачно, досадливо вытирала глаза ладонью и говорила о том, что есть вещи, которые нельзя простить…

А он утверждал, что в женщине главное — мягкость души и гуманность.

Он постоянно изрекал неоспоримые истины, и когда он говорил так, казалось, он повторяет правила поведения в быту и на работе, которые следует неукоснительно соблюдать всем гражданам.

И, чтобы заставить его замолчать и не слушать эти его прописные истины, я сказала: