Людмила Уварова - Сын капитана Алексича

И он уехал.

— Скатертью дорожка, — коротко заметил Петрович, зайдя вечерком к капитану.

Он не хотел показать виду, что обижен невниманием Илюши — парень мог бы забежать, хоть руку пожать на прощанье.

— Ладно, — сказал капитан. — Ему в Москве лучше. Дома, как ни говори, и стены друзья…

Петрович не ответил, пососал трубку, потом заговорил о другом.

Ночью капитан долго сидел над своей летописью, хотел и не знал, что писать.

Собравшись с мыслями, написал:

«Илюша Астахов, который работал у нас на «Ястребе» механиком, уехал в Москву. Он очень доволен, и я рад за него. А то, о чем думал, не вышло. Да и никак не могло выйти. Потому что у него семья. И он к семье привязан, и иначе не могло быть».

Закрыл свою летопись, вышел в палисадник, пройтись перед сном. И снова подумал о том, что надо бы непременно завести собаку, все было бы не так одиноко, и, когда возвратишься с дежурства, собака встречала бы у калитки.

Как-никак живое существо. Друг.

Под Новый год почти вся команда «Ястреба» по старой традиции собралась у капитана.

Пришел новый механик, узкоглазый, со смугло-румяным девичьим лицом, татарин Камиль Абдуллин, его жена Катя, водолаз Иван Иваныч Сушко и, само собой, Петрович.

Каждый принес с собою бутылку водки, не рассчитывая особенно на щедрость капитана, а Камиль, кроме того, притащил огромный праздничный крендель.

— Сама пекла! — с гордостью сказала жена Камиля. Она была, по-видимому, значительно старше его, остроносая, худощавая, и, по слухам, командовала Камилем как хотела.

Иван Иваныч, мужчина огромного роста, добродушный молчун, виновато ухмыльнулся:

— А моя дома с ребятами осталась. У нас младший чего-то куксится. И мне соответственно ничего не дала…

Все было так, как и полагается, — ровно в двенадцать выпили по первой рюмке, потом пили за разные разности — за удачный ремонт, за хорошую погоду летом, за здоровье каждого в отдельности, вспомнили старика Зотова, укатившего к дочери в Балтийск, не забыли и про Илюшу, который, должно быть, живет себе припеваючи в Москве, на Покровке.

А в середине ночи разыгрался скандал. Жена Камиля перепилась, стала приставать к Ивану Иванычу и Петровичу.

Петрович брезгливо отмахивался от нее трубкой — отродясь не выносил пьяных баб, а она, смеясь тонкогубым щучьим ртом, норовила вырвать у него трубку и кричала:

— Ты меня не бойся. Ты только глянь на меня, нешто я страшная?

— Будет, будет, — тихо уговаривал ее Камиль, но она, не слушая его, приставала к Ивану Иванычу:

— Скажи правду, Иван, вовсе у тебя сын не болен, просто ты со своей индюшкой поцапался. Что, поцапался? Правду говорю?

Иван Иваныч только плечами пожимал — чего с нею объясняться? А капитан вмешался, сказал мягко:

— К чему вы это, Катя? Ну зачем?

И вдруг она обернулась к нему остроносым, в малиновых пятнах лицом и сказала беспощадно:

— Ты молчи лучше. Ты меня уговариваешь, а сам кто такой? Кто, спрашиваю?

— Катя, — укоризненно произнес Камиль.

Она блеснула на него глазом, он замолчал, опустил голову.

— А что? — с задором продолжала она. — Разве я не так сказала? Он меня уговаривает, будто и в самом деле человек, а мы-то знаем! Мы всё знаем! Люди говорят, жену выгнал с сыном, сын без отца растет, мается, а ему и горя мало. Живет себе в своих хоромах один, как мимоза!

Каждое ее слово было отчетливо слышно в наступившей тишине.

Петрович опомнился первый.

— Чего ты болтаешь? — сурово спросил он. — Чего языком без толку треплешь?

— А тебе что за дело? — спросила она, но он перебил ее:

— Дура баба, одно слово!

Она стремительно повернулась к мужу, вцепилась в его плечо колючими пальцами:

— Камиль! Слышишь, Камиль, как твою жену порочат?

— Успокойся, Катя, — он насильно усадил ее на стул, посмотрел на Петровича. Узкие кроткие глаза его потемнели. — Зачем так говоришь? Зачем женщину порочишь? Она женщина, а ты мужчина, старик, тебе не положено ругаться.

— А чего она брешет? — спросил Петрович. — Что она знает о Данилыче? Давно ли живет здесь?

Камиль бегло погладил жену по голове. Она прикрыла рукой сухие глаза.

— Не плачь, Катя…

Она притворно всхлипнула.

— Не плачь, говорю!

Потом смело взглянул на капитана:

— Вы только не серчайте, Афанасий Данилыч, серчать не надо, но у нас в городе все говорят, что вы сына бросили, и он у вас в другом городе без присмотра растет…

— Вранье, — хмуро сказал Петрович.

Капитан встал из-за стола, подошел к Камилю.