Людмила Уварова - Сын капитана Алексича

И тут же одергивал себя:

«А в общем-то ребята-хлюпики, дунешь на них — переломятся. Куда им против хулиганов, коими кишат окраинные районы города?»

А однажды, вернувшись домой, он неожиданно придумал стихи, которые тут же, с места в карьер, и записал в летопись:

Временами ему казалось, что он не просто пишет, а делится с верным, испытанным другом, выкладывает ему все, что на душе, и друг слушает его, понимает и не продаст никогда.

Он и сам не думал, что это новое, придуманное им самим занятие так увлечет его.

Сходя с парохода и возвращаясь домой, он первым делом раскрывал летопись, чтобы записать еще что-то увиденное или услышанное.

И не раз приходили на ум слова Петровича, сказанные о старом агрономе из села Огурчики:

— Помрет — память останется, выходит — жил не напрасно…

Примерно три года он ничего не знал ни о жене, ни о сыне. И вдруг письмо. В нем было всего несколько слов:

«Вчера умер Ардик. У него оказалось белокровие. Он болел один год и два месяца. Мы старались спасти его, ничего не помогало. Врачи говорят — болезнь века».

И всё. Ни подписи, ни обратного адреса. Только почерк жены, круглый, аккуратный, — да, несмотря ни на что, чистенький, аккуратный почерк, буковки одна в одну!..

Он перечитывал эти строки и никак не мог уяснить себе, что же произошло? «Мы старались спасти». Кто это «мы»? «Болезнь века»? Какая разница, что говорят врачи?

Потом он понял. Ардика нет, никогда не будет. Это — конец. Письмо шло два дня. Штемпель на конверте был московский. Значит, он умер в Москве, совсем недалеко от него…

Может быть, все эти годы он жил в Москве? А капитан ничего, ровным счетом ничего не знал о сыне.

Несколько раз ему случалось заходить в Химкинский порт, и как-то летом он приезжал с Петровичем в Москву, они побывали тогда на выставке, сидели в ресторане «Колос», потом прошлись по Останкинскому парку и с ночным поездом отправились восвояси.

Кто знает, может быть, он мог тогда встретить сына? Вот так вот, шел бы по улице и повстречал его!

Всяко бывает в жизни, и это тоже могло случиться.

Но он не встретил его и никогда теперь не встретит. «Болезнь века». Эка хватила! Верна себе, даже в такую минуту щегольнула красивым выражением, — дескать, не отчего-нибудь сын умер, а от болезни века…

Он отмахнулся от этих мыслей. Не все ли равно, какая она, такая, как была, или другая? Сына нет. Больше не будет сына.

Ничто его не трогало — ни сухие строки, аккуратно выписанные на белом листке, ни то, что жена не дала своего адреса, — ведь он мог бы приехать хоть на похороны…

Все шло как бы мимо него, и одно оставалось незыблемым и безнадежно свершенным — Ардика нет, Ардик умер.

Он никому не сказал об этом. Ни одного слова. Даже Петровичу, старому другу. Ни одного!

Почему? Он и сам не знал. Может быть, боялся, что не выдержит, закричит, завоет, заревет в голос, как деревенская плакальщица, которую когда-то в детстве видел на похоронах в родном селе, или не хотел сочувствия, пусть даже искреннего, не хотел душевных и таких пустых, ничего не значащих слов утешения: «Все помрем… Бог дал… Бог взял…»

Нет, он решил пережить все это в себе. Пусть не знает ни одна душа, только он один.

Может, позднее он и расскажет обо всем Петровичу, но не теперь.

Конечно, будь у него жена, ему было бы легче. Он понимал это. Тяжело, бесконечно горько, и все-таки легче. Человек по природе эгоист, и разделенное горе; как ни говори, уже полгоря.

Но жены не было с ним. Впервые он всерьез задумался над тем, почему все получилось именно так, а не иначе. Ведь он же любил ее!

Он не знал, что женщина, которая не любит, может возненавидеть за одну лишь любовь, и чем сильнее любовь к ней, чем добрее и чище отношение, тем острее ее ненависть.

Так никто и не узнал о том, что случилось. Только Петрович сказал как-то, придя к нему, по своему обыкновению, скоротать вечерок:

— Вроде ты с лица спал…

— Показалось, — ответил капитан.

В летописи он записал:

«Умер Ардик. А я даже не знаю, где он похоронен».

Подумал и приписал:

«Ничего не знаю. Ему было бы сейчас почти шестнадцать лет».

И поставил дату.

Механиком Илюша Астахов работал всего семь с половиной месяцев. Он сменил старого механика Зотова, который вышел на пенсию и уехал в Балтийск, к замужней дочери.