Валерий Алексеев: Игры на асфальте

Так я никогда и не узнал, как же прошел тот маленький праздник, к которому долго готовилась моя бедная мама. Папа и Максим были на этом концерте, папа уверял, что мама пела просто прекрасно, но, должно быть, что-то оказалось все же не так, потому что больше мама ни на какую самодеятельность не оставалась, и эстрадное платье, заказанное по настоянию отца в первоклассном ателье, там же, в ателье, было продано.

Хорошо помню день, когда я очнулся от своего оцепенения. Утром Максим вошел в детскую и шепотом спросил, можно ли ему взять мое увеличительное стекло. «Ну, конечно, бери», — громко сказал я и сам удивился звуку своего бодрого голоса. Было воскресенье, мама и папа мирно чаевничали на кухне. Макс не стал тянуться за увеличительным стеклом, он странно посмотрел на меня, побежал на кухню и закричал: «Гриша расколдовался!»

К чести моих родителей, надо сказать, что они не утруждали меня расспросами даже тогда, когда я поднялся, стал ходить, двигаться и разговаривать, как все нормальные люди. Только перед самым началом школьного учебного года я собрался с духом и рассказал папе обо всем: о явлении Кривоносого, о сатанинской серой «Волге», о нашем с Маргаритой самостоятельном расследовании, о поездке в гостиницу, о феномене Коновалова и о моей злополучной поездке на Третью Домостроительную.

И вот тогда отец сказал мне слова, которые я запомнил на всю жизнь… Позднее я нашел их у Достоевского, но думаю, что отцу они явились сами собой.

— Умный ты парень, да чтобы умно поступать, одного ума мало.

Сколько раз потом корил я себя, что не спросил у отца, что же еще, помимо ума, нужно для того, чтобы поступать умно, но все было как-то не вовремя, стыдно, неловко, а у отца, несомненно, был свой ответ на этот вопрос, ответ, которого я теперь никогда уже не узнаю.

Как раз в тот день Ивашкевичи вернулись с дачи. Я еще не виделся с ними, мне было не по себе, я почему-то чувствовал себя перед ними виноватым. А папа не поленился, пошел к «бабушкиной Жеке», но Александра Матвеевна как-то не очень серьезно ко всему этому отнеслась: бумаги она в доме больше держать не намерена, новый замок Женечка уже врезал, а возбуждать какое-то дело и беспокоить занятых людей у нее нет оснований. «Я прожила свою жизнь так, — сказала она, — что у меня нечего украсть, кроме памяти».

Да, Женечка врезал новый замок — причем по собственной инициативе, приехал для этого специально с дачи, чем очень удивил свою бабушку. Как я и предполагал, после моего повторного звонка он предпринял самостоятельное расследование. Правда, он сделал это с опозданием на два дня: столько времени понадобилось ему, чтобы «расколоть» Маргариту. Женька не без гордости сообщил мне, что кое в чем преуспел: выяснил, что никакого Коновалова на «Ленфильме» отродясь не бывало и что бывший тренер по плаванию и джиу-джитсу на другой день после моего визита в телевизионное ателье съехал с квартиры и исчез в неизвестном направлении. Парень же в черной рубашке, которого мне представили как Игоря, носит совсем другое, ничем не запятнанное имя и на все вопросы отвечает просто и недвусмысленно: «А пошли вы все… не знаю куда».

Ну, разумеется, они меня провели, два подлеца, два наглых, взрослых, сильных, уверенных в своей безнаказанности, сговорившихся между собой подлеца. Стоило мне там, в телевизионном ателье, сделать всего два шага, поднять толстую крышку прилавка и заглянуть за фанерную дверь — я увидел бы там помертвелое лицо Кривоносого. Одно только, пусть слабое, утешение: все-таки он меня боялся, этот подлец, прятался от меня, от подростка, сидел там, за перегородкой, скорчившись и стуча зубами, пока более хитрый его сообщник со мной разговаривал.

Мне так и не удалось добиться от Женьки признания, чем он, собственно, их приманил. Точнее, не их обоих, а одного Кривоносого: Коновалов был, очевидно, умнее, Женька не смог бы купить его на свою болтовню. Но в одиночку «тренер» никак не мог справиться, мешала блуждавшая то в город, то на дачу непредсказуемая Маргарита. Сам Женька, охотно обсуждая свершившееся, обрывал меня всякий раз, когда я затрагивал тему вольтеровских писем: «Да что тебе далась эта ерунда? Дело в другом!» Он больше распространялся о том, как кривоносый Игорь настойчиво расспрашивал его о планировке квартиры, но мне это представлялось сомнительным: человек с заранее обдуманным намерением не стал бы так долго возиться с Женькой и, уж конечно же, не появлялся бы у Ивашкевичей на даче. А он появлялся — на правах доброго соседа, по меньшей мере, два раза, и Маргарита с ним тоже виделась, но ей и в голову не пришло, что этот «микроцефал» может вломиться в их московскую квартиру. Должно быть, облик элегантного режиссера Коновалова был в ее глазах не таким абсолютным, чем-то он Маргариту тревожил, несмотря на все его «ладушки», и стоило мне подать телефонный сигнал — эти тревоги обрели конкретную форму.