Валерий Алексеев - Игры на асфальте

— Николай Евсеич, ну что такое? Привязались тут, за руки хватаются, документы требуют!

— В чем дело? — строго спросил человек в сером пыльнике, подойдя. — Какие проблемы?

Но тут женщина в розовом вырвалась вперед, решительно его отстранила и застрекотала, как пулемет:

— И что это вы здесь выставились? И что это вы уставились? Не видели, как человек уезжает из вашего змеиного гнезда? Ну, так любуйтесь, пожалуйста, на здоровьечко. Коля, садись!

Сапегин метнул на меня недобрый взгляд, поскреб затылок.

— Ты, Нина Петровна, не горячись, тебя-то мы знаем. Переезжаешь, никак? Вещички-то, извиняюсь, твои перевозят?

— А то еще чьи же, наверно, уж не твои! — Женщина в розовом подбоченилась, прихватив толстыми пальцами свою драгоценную сумку.

— А этот гражданин, извиняюсь, кто будет?

— Муж!

Розовая женщина постояла подбоченясь в наступившей тишине и, видимо довольная произведенным эффектом, громко произнесла: «Тьфу!» — и полезла в заднюю дверцу машины.

— Нет, погодите, граждане дорогие! — ободренный тем, что Сапегин озадаченно умолк, Коренастый теперь уже сам крепко схватил меня за рукав рубашки, прищемив мне своими железными пальцами кожу. — Вот тут, значит, этот гаденыш вертится возле машины, как проклятый, а этот вот как с цепи сорвался, документики требует, это значит, вам все ничего?

Пожилой в пыльнике пасмурно взглянул на меня (я чувствовал, что ему самому и тошно, и стыдно), и я понял, что защищать меня от водителя здесь никто не станет и оплеухи — это в лучшем случае — мне, пожалуй, не избежать. Но тут неожиданно за меня вступилась Сапегина.

— А машина-то, между прочим, казенная, — язвительно сказала она. — Мальчик вертится правильно: вы тут личные дела на казенном бензине справляете.

Что здесь началось! Женщина в розовом распахнула дверцу машины и разразилась изнутри крикливой бранью, Сапегина не уступала ей ни в словечке, муж ее угрюмо оправдывался, Николай Евсеич то урезонивал новобрачную, то призывал водителя плюнуть на все и садиться за руль, а Коренастый ругался со всеми сразу, то и дело дергая меня за рукав, как бы желая убедиться, что я никуда не утек.

— Делаешь добро людям, а тебе в глаза тычут!

— Брось, Иван, поехали, времени нет!

— Нашел себе халтурку, левак бесстыжий!

— Сама ты бесстыжая — товарищу помочь!

— Помочь — за государственный счет!

— А ты мой бензин нюхала, государственный или нет? Не нюхала? Ну, так понюхай!

— Ну, ну, полегче, женщина все-таки…

— Ах, все-таки женщина? А какое женщине дело?

Наконец Николай Евсеич, соскучившись, протиснулся между мною и Коренастым, тем самым оторвав его от меня, и сел в машину.

— Иди-ка ты домой, — негромко сказал мне Сапегин, — и больше чтоб твоего духу…

Это был разумный совет, и я, отойдя шага на два в сторонку, повернулся и быстро зашагал к своему дому.

— Нет, погоди! — завопил Коренастый своим тонким, въедливым голосом мне вслед, но, должно быть, его удержали.

Уши у меня горели, когда я пришел к себе во двор. Тони не было, конечно. Максимка и Сидоров качались на качелях, точнее, просто висели в сидячем положении и, ерзая, старались как Мюнхгаузены поднять себя вверх, а бабушка Сидорова, которую вполне устраивало такое положение (и падать низко, и высоко не залетят) бродила вокруг угольной кучи и для чего-то тыкала в нее палкой.

— Гриша, ты их поймал? — спросил меня с качелей Максимка.

— Нет, Максюша, не поймал, — устало и потому миролюбиво ответил я. — Чуть меня самого не поймали.

— Ничего, в другой раз, — великодушно утешил меня Максимка. — Раскачай нас как следует.

И я уж их раскачал от души, так что они визжали, как поросята. Счастье, что бабушка Сидорова была далеко, а то бы не миновать мне клюки. Два раза детишки на качелях чуть не описали полное «солнце», и даже Сидоров взмолился:

— На землю хочу!

Много позднее я узнал, что в поведении моем здесь проявила себя сублимация — «переключение энергии сильных страстей на цели социальной деятельности и культурного творчества».

Папа не приехал: все-таки «шестнадцатого числа» и «числа шестнадцатого» — это не одно и то же. Теперь, когда с делом Кривоносого было покончено, я даже на папу обиделся: зачем было письмо посылать? Несерьезно. Хотя умом понимал — письмо было отправлено девятого, мало ли что могло произойти за эту неделю на объекте. Был случай, когда папу даже пытались подкупить, положили ему в карман сверток с деньгами: что-то он там не хотел подписать, а очень нужна была его подпись.