Валерий Алексеев - Игры на асфальте

— А тетя Капа дома?

Тоня ничего не ответила: должно быть, не расслышала вопроса.

Когда мы подошли к Тониному подъезду, я машинально поднял голову и посмотрел на Маргаритино окно. После своего зимнего восхождения я часто поглядывал на это окошко — и не скажу, что всегда со стыдом, порою и с гордостью: все-таки я это сделал.

И тут я заметил в окне лицо человека. Мне показалось, что это Женька, но во-первых, было трудно разглядеть на такой высоте, а во-вторых, лицо сразу же исчезло: пропало в темной глубине, как будто погасло.

Конечно же, я обрадовался: может быть, Женьке надоело сидеть на даче среди редиски и флоксов и он вырвался в Москву? Женька терпеть не мог свою дачу и часто жаловался: «Купили ее на мою голову. За лето весь протухнешь флоксами, просто тоска». Женька был городской человек, босиком по земле ходить брезговал, про грибы и ягоды он говорил: «Терпеть ненавижу», рыбалка его тоже не интересовала («Охота мне копаться в банке с кишечнополостными!»). Легко можно представить себе, как он мучился все лето на даче: целыми днями сидел на веранде в шезлонге и от тоски читал полные собрания сочинений, все тома подряд, включая письма и комментарии. Учительница литературы даже его побаивалась: Женька был единственный в классе, кто прочитал всего Льва Толстого, не говоря уже о Дюма, Гюго и Конан Дойле, а человек он был не такой, чтобы знания свои скрывать.

Мне было неприятно, что Женька мог увидеть нас с Максимкой идущими вслед за Тоней, поэтому, прежде чем войти в подъезд, я остановился, поправил Максимке штаны, носки, сандалии и вообще сделал вид, что мы развлекаемся сами по себе.

Максим истолковал эту заминку по-своему. Он вопросительно посмотрел на меня и спросил шепотом:

— А она нас не прогонит?

Ему, наверно, виделось, как могучая тетя Капа гонит нас из своего дома метлой.

— Мы можем здесь подождать, на крылечке, — ответил я. — А Тоня вынесет.

Тоня услышала эти слова. Она остановилась на крыльце, обернулась и сказала Максимке:

— Мама у меня добрая.

Должно быть, на лице у Максимки отразилось недоверие, потому что, помолчав, Тоня добавила:

— Она в Марьину рощу уехала.

И, как я ни тянул время, нам пришлось войти в подъезд вместе с нею.

Тоня жила на первом этаже в странной квартире, дверь которой выходила не на лестничную площадку, а прямо в тамбур возле парадного входа с улицы. Пока она доставала из кармашка ключ и открывала квартиру, я с некоторым удивлением ее разглядывал. Так близко я ее еще не видел, и меня удивило, что Тоня — вовсе не хрупкая слабенькая девчушка, которой она мне всегда представлялась. Она была одного роста со мной, плечи ее казались даже широковатыми из-за рукавов «фонариком», резинки которых врезались в полные загорелые руки. Ноги у нее тоже были крепкие и загорелые и фигурка совершенно взрослая, вот только платье, застиранное и полинявшее, было тесное и короткое не по возрасту. Возясь с замком и, видимо, нервничая под моим взглядом, она снова перебросила косу на грудь, и стали видны застежки с крючками посреди спины, к этим крючкам так и вязалось слово «жалкие». Я представил себе, как неудобно, должно быть, застегивать эти крючочки, и перестал на нее смотреть. Тут Тоня открыла наконец дверь, обернулась и с улыбкой, все так же виноватой, проговорила:

— Вот тут мы и живем. Заходите.

Любое жилье имеет свой собственный запах, здесь пахло сеном, и я, заглянув из тесной передней в комнату, сразу понял почему: за зеркалом в черной раме, висевшим прямо напротив двери, торчал пучок то ли сухой травы, то ли засохших цветов («Для свежести», — на Максимкин вопрос коротко ответила Тоня). Комната была единственная, маленькая, с крохотной кухней за перегородкой. Круглый стол на толстых ножках, диван с огромными валиками, кровать с высокими никелированными спинками, просторный, как чулан, платяной шкаф — все мощное, массивное, под стать тете Капе; по комнате можно было передвигаться только протискиваясь. Письменного стола и книжных полок я не заметил: наверно, Тоня готовила уроки за обеденным столом, а книжки свои держала где-нибудь в «шифоньере». Впрочем, я смотрю на это жилье сегодняшними глазами, а тогда оно не показалось мне ни слишком бедным, ни чересчур тесным. Единственное, что, кроме пучка травы за зеркалом, привлекло мое внимание, — это множество фотографий на стене, объединенных в одну, такую же черную, как и у зеркала, рамку: так делают в деревнях.