Томас Сэвидж - Власть пса

Когда Старик Джентльмен и Старая Леди жили на ранчо, завтрак начинался в восемь, и проходил он в парадной столовой. Супруги садились друг напротив друга и, разделенные белоснежным простором скатерти, обмениваясь благовоспитанными фразочками, вкушали омлет, иногда говядину в сливочном соусе, которую подавали на тостах, соленую скумбрию и вареный картофель. Они могли отведать земляники или даже грейпфрутов – неведомые в тех краях яства, что с большими издержками, рискуя переморозить фрукты в дороге, везли из Солт-Лейк-Сити. Закончив трапезу, Старики промокали губы салфетками и споласкивали руки в чашах для омовения пальцев. После они сворачивали в трубочку использованные салфетки и скрепляли их серебряными кольцами. Такие маленькие церемонии хоть как-то скрашивали унылый вид на поросший полынью холм, спасали от зимней непогоды и ужасающей порой мысли о том, что живут они за три тысячи миль от Бостона. Терзавшими обоих сомнениями о смысле их жизни они никогда не решались поделиться друг с другом: каждый был убежден в уверенности другого, что отпущенные им годы они провели с умом, а то и с пользой.

Когда с завтраком было покончено, стол снова был чист, а солнце медленно выползало из-за громады холма, один из них говорил другому: «Погожий денек сегодня будет, я смотрю». Или: «Кажется, буря намечается». Или: «Что ж, скоро буря должна утихнуть, как думаешь?»

После, сцепив руки за спиной, Старик Джентльмен принимался вышагивать по ковру в своей энергичной военной манере.

Шаг-шаг-шаг. Кру-гом! Шаг-шаг-шаг. Следить за ногами. Шаг. Поворот.

А Старая Леди отправлялась в свои розовые покои – подремать на кушетке, если в комнате было тепло, или полюбоваться на горы. Бывало, старушка решала занять руки вышивкой или же садилась за пространные письма для родственников с Восточного побережья.

Никто не мог понять, что привело этих двоих на Запад. Обходиться с лошадьми они не умели, не охотились и едва ли отличали херефордских коров от шортгонских. Все заботы Стариков, в сущности, и сводились к их маленьким церемониям.

Роуз не стала рассказывать Джорджу о предписаниях доктора, хотя сам он, может, и не видел ничего дурного в совместной трапезе: в конце концов, завтракала же с ними мать. Гораздо больше ее смущало присутствие служанки. Столько раз, когда Лола подавала горох или свеклу, Роуз ловила на себе тяготящий взгляд Фила. Он прекрасно понимал, что манерность и чопорность, которые Лола могла принять за плоды хорошего воспитания, были не более чем попыткой спастись от стыда. Теперь же Роуз каждое утро стала приходить на кухню за своей тарелкой овсянки. Вдруг доктор прав?

На какое-то время Роуз замерла, словно канатоходец над пропастью без сетки под ногами.

Однако скоро мигрень вернулась, и вновь от нестерпимой боли из глаз лились слезы, а девушка отчаянно вцеплялась в виски пальцами. В одном доктор не ошибся: приступы случались именно перед обедом. Еще таблетку аспирина. Запить «Бромо-зельцером».

Незадолго до смерти, когда Джонни Гордон поклялся больше не пить, Роуз застала его с бутылкой. Он взглянул на нее испуганными, пустыми глазами и, будто оправдываясь – хотя его ни в чем не упрекали, – стал заикаться. «Зуб разболелся, просто с ума схожу».

Джонни не соврал, и вскоре зуб действительно вырвали.

То же исступление привело теперь и Роуз к заветной дверце буфета. Она сняла с крючка ключ, припрятанный среди китайского фарфора, и склонилась над маленькой дверцей. Сердце бешено случало. Услышав шаги Лолы на лестнице, Роуз выпрямилась: пусть служанка пройдет на кухню. Наконец она нагнулась, схватила бутылку виски и, прижимая сокровище к груди, помчалась в ванную. Задыхаясь от волнения, Роуз заперла дверь и припала к горлышку бутылки. Со всей силы она стиснула голову руками – в глазах помутнело, засверкали ослепительно-белые вспышки.

Помогло.

Боль была сравнима разве что с родами. Роуз склонилась над раковиной, умиротворенно разглядывая себя в зеркало. И хотя воспоминания о рождении сына порядком поблекли, ей казалось, что тогда было не хуже, и уж точно боль не мучила ее так долго, как приступы мигрени.

Полуденная трапеза прошла чудесно.

– Ты такая счастливая сегодня, – улыбнулся Джордж, когда они с Роуз остались наедине в гостиной.

Бросив взгляд в сторону столовой и удостоверившись, что в комнате никого нет, он поцеловал жену.

– Я правда счастлива, – прошептала Роуз, и Джордж, радостно посвистывая, вышел из комнаты.