Томас Сэвидж - Власть пса

– Парень со станции в Биче не сказал, что грузить придется пианино, – сетовал водитель. – Много ли где получишь десять долларов за час работы. Такая вот цена за перспективу сломать спину.

Как и в проститутки, в служанки шли девушки из семей мелких фермеров и скотоводов, жительницы скудных южных земель, пыльных и щелочных, поросших перекати-полем и чертополохом. То были несчастные угрюмые глупые девицы, которые больше не могли терпеть свою горькую участь и собственных отцов, считавших их обузой и попрекавших каждым куском хлеба.

Уложив скарб в картонный чемодан и жестко завив кудри – только так, по их мнению, и можно было выходить в люди, – они приезжали на ранчо и принимались мыть посуду, натирать полы, застилать постели и прислуживать за столом; а заодно и хихикать с местными работниками, у которых на девушек немедленно появлялись виды. Мало кому из служанок удавалось задержаться надолго. Очень скоро девушки осознавали всю трагичность своего положения. Выйти за ковбоев они не могли: женатому мужчине не место на ранчо, ведь, как и женатый священник, он мигом забудет о работе. Поэтому, случись кому забеременеть, девицы уезжали восвояси. Кто-то возвращался домой, чтобы снова рыдать и браниться с родителями. Другие отправлялись в бордель, – два доллара за час и десять за ночь, вот такая занимательная экономика.

Лола, девица, откликнувшаяся на объявление Джорджа, приехала на ранчо с ночной рубашкой и коллекцией старых киножурналов, которые она снова и снова перечитывала в своей комнатке наверху. Все-таки многие кинозвезды вышли из низов, а теперь разъезжали в лимузинах, бесконечно принимали ванны и одевались в меха. Девчонка была шустрой, но забитой, косолапой, хотя весьма старательной. Она редко говорила в полный голос, чаще шептала, будто боялась собственного голоса. Пугала Лолу и миссис Льюис с ее мрачными историями о связанных девушках в багажниках Калифорнии, и молодые работники с их подмигиваниями и предложениями прокатить на лошади как-нибудь в воскресенье.

С появлением Лолы у Роуз не осталось забот, кроме как планировать званые ужины и упражняться в игре на пианино, которое повредило спину чудному шведскому юноше с тремя детьми. Слава богу, хоть не сломал! Блестящее черное пианино было достойно гораздо большего, чем те ноты, что водружала на пюпитр Роуз. Репертуар ее сводился к нескольким вальсам Штрауса, военному маршу и слащавым аккомпанементам к песням вроде «Розария» или столь любимой Джорджем «Все как у цыган», которую он несомненно попросит исполнить для губернатора. Девушку смущало, что Джордж превозносил ее скромное дарование и никогда не замечал оплошностей, и она принялась упражняться с превеликим усердием. Пусть знает она немного, но играть будет хорошо, и Джордж сможет ею гордиться.

Каждый раз, когда Роуз начинала играть, Фил уходил из комнаты и делал это так демонстративно, что скоро девушка перестала и вовсе подходить к пианино, если только он не был в отъезде или сидел, запершись в спальне. Роуз подозревала, что Фил разбирается в музыке получше брата и наверняка насмехается над тем, что упражняется она ради того, чтобы впечатлить губернатора.

Двери, двери, двери, двери – в доме было пять входных дверей, и Роуз знала звук каждой из них. В дверь черного хода, через которую заходил Фил, вечно дул ветер, заставляя ковер в коридоре извиваться змеей. Однажды, когда мужчина был дома, Роуз дождалась легкой поступи его проворных ног, маленьких стоп с крутым подъемом, после – звука закрывающейся двери, защищавшей девушку от тяготившего ее присутствия, мыслей и эманаций Фила, и начала играть. Стоило Роуз прислушаться к собственным нотам, как она уловила еще один звук – звук банджо, и вдруг поняла, что Фил играл всякий раз, когда она садилась упражняться. Уставившись на клавиши, она остановилась – и пиликание банджо смолкло. Осторожно начала снова – банджо вместе с ней. Переставала она – переставало и банджо. По телу Роуз пробежали мурашки: Фил играл ровно то же самое, что и она. Только лучше.

Фил не умел читать ноты, но ему и не было в этом надобности. Он играл на слух и, раз услышав, с легкостью мог повторить любую мелодию, точно ухватив мотив и задумку композитора. Он чувствовал логику в музыке Моцарта, которого предпочитал пению «виктролы»: правда, восковые валики в те дни еще не умели записывать струнные, и оркестры на старых записях играли лишь партии медных и деревянных духовых. Фил презирал все, что исполняла Роуз (пусть играет такое в своем хонки-тонке!), и он прекрасно понимал, ради чего она так прилежно занималась.