Пак Мингю - Коврижка

И — вдруг — я видел что-то вроде сцен из моей прошлой жизни. Сначала я принял их за сцены из какого-то фильма, но постепенно я проникся пониманием, что там это я. Это был Вьетнам. Я стрелял в людей. Люди, похожие на огни в двадцати милях от меня… порой они уменьшались до размеров мухи… и тогда я, определенно, жал на спусковой крючок. Я был американским солдатом, нет, корейским. От того меня невероятно разило перегаром, так что у меня закружилась голова. И тогда что-то вроде мухи, нет, вроде осы, вонзилось в мою голову. Очень свежий и наичистейший воздух осколком неба ворвался в мой мозг.

И я видел самого себя, как два года назад на 8-й улице в Лос-Анджелесе я ждал автобус. Собираясь перебраться в общежитие в Финиксе, я с тремя чемоданами скрупулезно изучал строго оформленную табличку с расписанием. И через тогдашнего, единого «Я»… грусть и тоска одинокого путешественника в чужой стране… одновременно ощущалась двумя я.

Левополушарный я погрузился в автобус на семь часов пятьдесят пять минут, а правополушарный я — на одиннадцатичасовой. Конечно, это была галлюцинация, однако мне было неизвестно, в какой же автобус в действительности сел «Я». Маршрут, пункт назначения и внешний вид автобусов — все было одинаковое, однако мной овладело смутное чувство, что я и я больше не встретимся. Также мне было неизвестно, кто в своем кармане увез 39 долларов.

Го-о-о-о. В Эмпайр-стейт-билдинг оборвался лифт, я был внутри. Определенно, это была галлюцинация, ведь я ни разу не был в Нью-Йорке, тем не менее мне было до того жутко и страшно, что лучше бы я умер. Дзинь — падающий лифт, как заколдованный, сделал остановку на пятом этаже. Открыл двери, запустил людей, поехал на самый верх и… снова оборвался. И так снова и снова. Он непременно останавливался на пятом этаже, но я не мог выйти из лифта. Падение было вечным и неизменно ужасным.

И я увидел черного козла, стоящего на альпийском склоне. Как и ожидалось, он блеял — ме-ме-ме. «Осталось семь лет и два месяца» — такой заголовок был на газете, которую жевал козел. Левый я стал читать эту газету, а правый я начал пылко рассказывать козлу историю о геройском подвиге лейтенанта Кан Джэ Гу.

В море жили семь дельфинов.

Я был велосипедом.

Четыре-пять двадцать. Четыре-шесть-два двадцать четыре.

Когда ко мне возвращался рассудок, я лихорадочно искал способ избавления. Где-то пять минут я отхаркивал зеленую мокроту и пускал слюни. Я рассчитывал, что мой мучитель побрезгует и разомкнет хватку. Ви-ви-ви — я изо всех сил изображал породистую свинью, подхватившую холеру, но Хоган не выпустил меня. Все было тщетно. Внезапно мне пришла мысль, что такой брутальный мужчина, как Хоган, должен испытывать отвращение к гомосексуалистам. Кое-как вытянув занемевшую руку, я, представьте, начал усердно ласкать пенис Хогана. Я даже томно постанывал, но ни пенис, ни Хоган никак не отреагировали. Словно поникший пенис, в конце концов я опустил руки.

И я потерял сознание. Предполагаю, что мне являлись еще более мощные галлюцинации, но большую часть воспоминаний я безвозвратно утратил. Я даже не помню, сколько длился этот кошмарный хедлок. Так или иначе, на следующее утро… я был обнаружен дворником. Истекая слюной, с отсутствующим взглядом, я — говорят — потерянно сидел на скамейке и, как заведенный, бубнил себе под нос: «Я все расскажу маме». Я прошел через стыд, горечь и досаду, и больше мне не было ни стыдно, ни горько, ни досадно. Я не умер, я жив. Почему я должен стыдиться, горевать и досадовать?

То происшествие… закончилось до обидного просто. Меня сразу доставили в больницу, а во вторник утром ко мне пришли из полиции. Опрос откладывали до вторника из-за головокружения, головной боли, галлюцинаций и расстройства речи, однако я все еще страдал от головокружения, головной боли, галлюцинаций и расстройства речи. Я сбивчиво рассказал о случившемся. «Хоган?» — Округлив глаза, следователь больше ни о чем не спрашивала. Это была женщина с лицом, усыпанным веснушками, и грудями как июньские арбузы. Так или иначе, меня едва ли можно было признать вменяемым, поэтому дело спустили на тормозах. «Вас не затруднит назвать свой адрес?» — спросила следователь, записывая мои показания, а я на ее вопрос ляпнул: «Корея, Кангпук-гу, Хаволь-дон».