Пак Мингю - Коврижка

«…Все шло нормально. Осторожно приоткрыв дверь второго этажа, я вошла в комнату. Маэстро лежал на тахте. В цилиндре на голове, он машет мне рукой и говорит: „Эй“. Излишняя приветливость в его голосе насторожила меня. „Однако тебе… не обязательно делать такое лицо. Это — реклама кофе, поэтому тебе нужно сделать проникновенное, задумчивое лицо. Тогда и я смогу спокойно сделать нужное лицо“. — „Хорошо, я поняла“, — сказала я, но на радостях у меня никак не получалась проникновенность и задумчивость. Скольких же рекламщиков удостоил своим согласием маэстро? Часом, я не первая? „Маэстро, чем я смогла вас расположить?“ — спросила я. „М-да. Как бы это сказать? Возвышенным отчаянием, словно это вопрос жизни и смерти“, — снимая цилиндр, улыбнулся маэстро. И в этот момент. За куполообразным окном второго этажа поднялось что-то огромное. Это был кальмар».

«…Нынче в голову постоянно лезут бесполезные мысли. Трудно стало шоферить. Ты только посмотри, ну как здесь не отвлечься?! Все улицы увешаны фотографиями девиц. Вон та, посмотри на сиськи. На чем же она такие отъела? Одним словом — идол… А чем они другие? Идол… Я каждый день читаю спортивные газеты, поэтому знаю, однако такое у меня чувство. Чон, смотрите на дорогу! — крикнул Ким. Резко жму на тормоза. В чем дело? Красный свет? — Я закуриваю. Взгляд падает на сегодняшнюю газету, которую уронил Ким. „Я думаю, что исполнение — это проникновение“. — Это слова еще одного идола. Что-то не то, — думаю я. Эй, Ким, а что значит „идол“? Ким разводит руками. Ну дает! Университет окончил, а не знает. Видать, трудное словечко. „Идол“… я гоняю на языке „идола“. „Идол“, „идол“… Что это? — спросил я. Ким оглядывается, и его лицо наполовину перекашивает. Мамочки… Это же кальмар!»

«…Как вы относитесь к блюдам из угря? — спрашиваю я. Прекрасно! — как шампанское выстреливают новички К и L . Я сразу вспомнил D , хозяина „Фунчхон“, но, к сожалению, отсюда очень далеко до его ресторанчика. Жаль! Блюда из угря — я серьезно говорю — пьянят и разум, и душу. О них нельзя судить головой. В первую очередь они требуют семи потов и страсти. Погружаюсь в размышления. Устроившись сюда, можно подумать: Ну что это такое? Но с этой страстью я одолел уже два добрых десятка лет. В голове уже кишит целый десяток угрей. Сгодится. А есть ли рыбный ресторан поближе? Задумчиво смотрю в окно: там что-то стоит. Боже правый, это же кальмар!»

«…Вообще, я хорошо переносил жару. Даже в тридцатидевятиградусный зной один бокал пива — и я как огурчик. Поэтому, особо не задумываясь, я провел несколько часов за рулем, еще выпил, и, играя в теннис, почувствовал себя немного странновато. Меня знобило. Сразу после выходных пошел в больницу: поставили пневмонию. На правое легкое на рентгеновском снимке была накинута какая-то белая сеть. Доктор, это что? Доктор улыбнулся: „Немного отдохнете, и все пройдет“. Лег в больницу, но почему-то с самого утра из головы не идет та сеть со снимка. Пришла медсестра. Эй, сестричка, — заговариваю я с ней и бормочу, чтобы она открыла окно. А что? Ведь в этом ничего страшного. За раздернутыми занавесками… однако я увидел какое-то мрачное здание, которое заслоняло солнце. Что это? Ничего не ответив, медсестра осела на пол. Она была в предобморочном состоянии, как Мартина Уингис, выбитая в первом круге Уимблдонского турнира. Ого! Это же!..»

«…Подъем в 8:00. Зубная электрощетка в дрянном состоянии. На душ — пять минут, потом — бритье и завтрак. Один тост и апельсин. Читая газету, слушаю телевизор. О, ничего себе! Глотаю витамин Е, две штуки, и в туалет. Какое облегчение! Но надо спешить. В тот момент, когда уже, судя по всему, был дан старт, я иду по подземному переходу под пятиэтажной „свечкой“. Слишком однообразные будни иногда выбивают из памяти определенные промежутки времени и действия. Наверно, мозг так устроен. Кто это там околачивается? Рядом с выходом у ларька обнаруживаю знакомую физиономию, хряпающую дешевый сэндвич. Ага, спалился, голубчик! — думаю я, но с напускной приветливостью спрашиваю: „Вкусно?“ — „Уно“, — с набитым ртом мычит он вместо „вкусно“. Я кидаю ему: „В Америке чем дальше на запад — тем толще сэндвичи“. Парень впадает в ступор, и в этот момент… „О май год! Что это?“ — завопил я».

«…Прокатившись с ветерком, в хорошем настроении сворачиваю на бесплатную дорогу. Вот те на! Железнодорожник (вблизи оказывающийся полицейским) делает знак „сбавить скорость“ и заставляет меня остановиться. Превышение скорости, — отрезает он. Пройдите за мной, предъявите водительское удостоверение, — бряцает он, а я, разворачиваясь, кидаю ему: Сейчас принесу. И медленно возвращаюсь к мотоциклу. Наблюдая в зеркало за движениями идиотского железнодорожника, я потихоньку выжимаю сцепление и втыкаю передачу. И дергаю оттуда. Я надеялся, что с утра он не увяжется в погоню, но зря: идиот сел мне на хвост. Ага, проложи себе железную дорогу и догоняй меня на поезде! Делаю резкий разворот и проскальзываю в разрыв между отбойниками. И в этот момент… однако… но… что-то вроде живой горы крушит эстакаду. И поэтому я глушу мотор и пялюсь на эту живую гору. И примчавшийся следом железнодорожник — Ух ты! — выдыхает и, не обращая внимания на меня, смотрит на гору. От этой дуры… не убежишь, — влетает в мою голову мысль. Ух ты! — снова выдыхает железнодорожник».