Михаил Меньшиков - Письма к ближним

– Что же вы хотите этим сказать? – перебил писатель.

– Я хочу сказать, что воюют не армии, а народы, что война есть не какое-нибудь коммерческое или инженерное предприятие, решительно никого не волнующее, а некоторое всенародное потрясение, таинственное и глубокое… Я сам видел простых мужиков и рабочих, которые несли последние гроши на раненых. Я знал офицеров, которые просились в действующую армию, которых не могли удержать ни слезы матери, ни разлука с женой…

– Я тоже знал таких, что уехали и уже не вернулись.

– Да. Ехали на верную смерть и умирали. И пример их не только не останавливал, а как-то странно раздражал общество. Кричите сколько угодно, что война мерзость, что это грех и безумие, но народы этого не чувствуют и в своей массе не признают. Я знаю, некоторые офицеры вынесли отвращение к войне – например, Толстой в Севастопольскую кампанию или Всеволод Гаршин в 77-м году. Но зато сколько офицеров, наоборот, вынесли восхищение от войны! Я знавал одного героя, почти юношу, который со Скобелевым брал Геок-Тепе. Ему изувечило руку, сорвало челюсть, и два раза едва-едва его отстояли от смерти. Тем не менее он спал и бредил войною. Осыпанный милостями, он не мог выносить мира, стал грубить начальству, пускался в отважные экспедиции и пропал совсем. А мог бы сделать блестящую мирную карьеру. Война выдвигает отрицателей войны, но и ее защитников, ее пламенных поэтов. Кто знает, если бы Севастопольская кампания не окончилась нашим позором, если бы последняя война была сплошь удачна – те же Толстой и Гаршин, может быть, не то написали бы о войне. Подобно Пушкину и Лермонтову, воспитавшимся на победах 1812 года, может быть, и Толстой был бы сторонником войны. Не случись этого раннего разочарования, может быть, все писательство Толстого сложилось бы иначе. Заметьте, в кавказских рассказах у него еще нет определенного отвращения к войне…

– Ну как нет!

– Конечно же нет! Да и не могло быть, пока победа была на нашей стороне. И еще заметьте: простой народ относится к войне сочувственно. Поговорите со старыми солдатами, бывавшими в сражениях. Чего-чего не пришлось им перенести, а они все-таки считают, что делали настоящее, нужное, великое дело.

– Об этом трудно судить. Солдаты народ темный, да еще и неизвестно, что они думают про себя. Вам, барину, они скажут то, что принято говорить в этих случаях, – а может быть, между ними искренних отрицателей войны еще больше, чем среди образованных людей.

– Не думаю. У народа нет отдельных мнений, у него они общие. Что все думают, то и один, и наоборот.

– А сектанты?

– Их горсточка. Да и сектанты ведут себя молодцами во время войны. Даже евреи… Поверьте мне, война такая могучая страсть, такой неодолимый порыв, что увлекает всех. Война делает героев – изречение глубокое, но плохо понятное. Война не только выдвигает отдельных героев, но поднимает героизм в обществе, – может быть, в этом и заключается истинное назначение войны. Как после тифа организм крепнет, как пожар крови во время лихорадки сжигает легионы хищных микробов, так и война. Потрясая дух народный, обвевая его смертью и тем, что хуже смерти, – ужасом поражения – война пробуждает инстинкты, не имеющие в мирное время употребления, – чувства самоотверженности и жертвы за отечество. Обленившиеся вялые тела борьба делает упругими. Война делает нации рыцарственными, она возвращает в омещанившееся общество благородство. Кричат: мир, мир, – но не видят, что этот хваленый мир есть торжество трусости, и, как спелый хлеб, если нас не молотят внешние враги, мы гнием на корню и осыпаемся в грязь.

– Что означает ваше изящное сравнение? – иронически спросил писатель. – То ли, что нам скучно, что нас давно никто не молотит по головам?

– Вы хорошо понимаете, что я хочу сказать. И я говорю здесь не только свою мысль. Многие замечательные люди стояли за войну. За нее стояли у нас Пушкин, славянофилы, Достоевский, Владимир Соловьев. Если война делает героев, то долговременный мир делает трусов. Общества мирные становятся мелочными, скупыми, жадными; инстинкты борьбы, обращенные внутрь, до крайности обостряют общественную конкуренцию и зажигают бесшумную внутреннюю борьбу, bellum omnia contra omnes. Она изнурительнее внешних войн. Накопление богатств в такие эпохи становится общей страстью, душа общественности – сострадание, – падает, исчезает истинная гражданственность и живое чувство патриотизма. Как в древности у мирных финикийцев, у мирных народов быстро поднимается торговля и промышленность, но вместе с тем и крайняя обездоленность бедных классов. Истинные боги мира – Ваал и Мамона…