Михаил Меньшиков - Письма к ближним

В этом роде мечтают многие благомыслящие литераторы, особенно когда появится статья о том, какой дворец соорудили себе парижские или венские журналисты. Я не считаю подобные мечты грехом, я им в некоторой степени сочувствую. В самом деле, почему бы петербургским литераторам не иметь своего дворца, или, скромнее выражаясь, своего общего дома? Страшная дороговизна на все невольно толкает на потребительские кооперации, начиная с жилищ. Но слишком горячо принимать к сердцу эти мечты было бы малодушно. К идеальным задачам тут примешивается неприличный для писателей материализм – внимание к тому, что совсем не важно. Хороши общежития, но ведь кое-какие квартиры и места собраний писатели имеют и теперь. Вовсе не в них главная нужда. Недурно, если бы появились кафедры журнализма, библиотеки, кабинеты, читальни. Но всякий сколько-нибудь серьезный писатель, как и всякий серьезный деятель, непрерывно учится и без кафедры, непрерывно пополняет свои знания и укрепляет их. Библиотеки в Петербурге богаты и общедоступны, хорошие книги так дешевы, и их нужно, в сущности, так немного. Я не говорю о залах для вечеров, выставках, сценах и т. п. Все это с писательством имеет уже совсем мало связи. Внешние средства могут быть и роскошными, и скудными, но вовсе не в них сила. Мы имеем великую литературу без писательского дворца. Некоторые великие журналисты наши, вроде Белинского, лучшие свои вещи написали в нищете, по чердакам и пятым этажам. Целый ряд замечательных произведений литературы обязан тюрьме или ссылке их авторов, – одинаково – в век Овидия, Сервантеса, Бомарше или Пушкина. «Дух дышит, где хочет», и, право, стремление к роскошным кабинетам, залам, дворцам обличает скорее упадок литературности в стране, чем наоборот. Пусть наши западные собратья понастроили себе дворцы с мраморными ванными, гимнастикой, ресторанами и т. п. Разве это выдвинуло там хоть один новый талант?

Как ни интересны резолюции международных конгрессов печати, от них отдает именно этою материальною суетою, заботою об удобствах, о политическом комфорте для своего сословия. Очень милые эти собрания, но мне они всегда казались несерьезными. Съехаться со всех концов света на четыре дня людям незнакомым, никем определенно не уполномоченным, с программою, составленною из общих мест… Слов нет, это интересно. Приятно познакомиться, потолковать о том, о сем, особенно когда знаешь, что обеспечен гром рукоплесканий, когда гостеприимные хозяева ждут вас с роскошными обедами, с восхитительными прогулками среди чудных озер и гор. Но и только. Этим все и кончается. Я прочел некоторые рефераты бернского конгресса и не нашел в них ничего нового, ничего, что не говорилось бы сотни раз в журнальных статьях и разговорах. Печать вообще есть непрерывный конгресс мнений, это постоянно действующий парламент человеческого рода. Пред этим океаном слов отдельные журнальные конгрессы – капли воды. Едва ли даже это те капли, что «точат камень». Как до конгресса, так и после него остается ясным, что печать не сословие, что ее удел тесно связан с судьбою народной и с состоянием цивилизации в данной стране. Не в несколько часов международной беседы решается участь слова, а в те бесчисленные миллионы минут, когда мы, пишущие, позабыв обо всем на свете, сидим склонившись над бумагой и развертываем свою душу в строчки. Тут вся наша роль: здесь она начинается и здесь оканчивается. Если помогут нам благие силы не ошибаться в каждое из этих мгновений, если сумеем мы прожить их честно, возвышенно, ярко – наше дело выиграно. Страна получила от нас все, что мы можем дать ей.

Побольше души – от Бога, побольше свободы от общества, вот все, чего мы вправе желать. Свобода – уважение мысли, уважение души человеческой – есть лучшая мечта цивилизации: она осуществляется не так легко. Ее нельзя ни предписать, ни вымолить; она вырабатывается сама вместе с общим подъемом души народной, с пробуждением чувства достоинства в обществе. Когда поймут, что ничего нет священнее мысли, что она живое начало наше, – тогда почувствуют, что ничего нет печальнее, как мысль, задушенная при рождении. Острая жалость к этому нежному существу природы нашей внушить терпимость к его недостаткам, бережение слова, уважение к нему. Это продукт общего облагорожения нравов, которому должна служить печать. Она первая должна показать пример. Как заря на вершинах гор, уважение к мысли должно засиять прежде всего в сознании самих писателей.