Михаил Меньшиков - Письма к ближним

Может ли Россия отказаться от тесного общения с Западом? Добровольно – нет, не может. Пусть огромное большинство народное – крестьяне и мещане – до сих пор обходятся собственным производством, пусть для них Европа почти не существует, но мы, так называемый «образованный класс»? Со времен Петра Россия глубоко завязла в Западе именно этим своим органом, просвещенным сословием, – и без острой боли, без разрыва по живому телу мы оторваться от Запада не можем. Народ живет еще во многом допетровской жизнью, и, как стихия первоначальная, он не может отойти от своей земли, от своей природы. Из заграницы народ получает излишнее, дома находит необходимое. Но класс просвещенный, он так сложился, что чужое ему иногда кажется более существенным, чем свое. Мы глаз не сводим с Запада, мы им заворожены, нам хочется жить именно так и ничуть не хуже, чем живут «порядочные» люди в Европе. Под страхом самого искреннего, острого страдания, под гнетом чувствуемой неотложности нам нужно обставлять себя тою же роскошью, какая доступна западному обществу. Мы должны носить то же платье, сидеть на той же мебели, есть те же блюда, пить те же вина, видеть те же зрелища, что видят европейцы. Но для нас это несравненно труднее осуществимо, чем для них. Верхний класс на Западе, путем промышленности и торговли ограбивший половину земного шара, не только может позволить себе то, что мы зовем роскошью, но озабочен, чтобы развить ее еще глубже, еще махровее, еще неслыханнее. Великие открытия механики, физики, химии еще едва сделались известными, они не сразу проникнут в толщу публики, но уже весь Запад кипуче перестраивается, меняет быт свой в жилищах, одежде, в способах передвижения и питания, в способах труда и счастья. Мы, образованные русские, как сомнамбулы, следим за Западом, бессознательно подымая уровень своих потребностей. Чтобы удовлетворить последние, мы предъявляем к народу все более строгие требования. С каждым годом нам становится мало прежних средств к жизни. Пусть имения дают теперь втрое больший доход, чем при наших дедах, – мы кричим о разорении, потому что наши потребности возросли вшестеро. Пусть казенное содержание чиновников теперь втрое выше, чем шестьдесят лет назад, – мы непрерывно требуем повышения окладов и пенсий, хотя источник их – чернорабочий труд, земледелие – остаются в прежних и даже более стесненных условиях. Вдумайтесь в нашу культурную связь с Западом, вы увидите, что она обходится России недешево, что она едва ли возвращает народу то, что берет с него. И все-таки добровольно разорвать эту разорительную связь мы не в силах. Европа – наш очаровательный порок, мы оправдываем его всеми силами души, мы ищем и придумываем тысячи выгод, будто бы извлекаемых нами из общения с Европой, мы – чтобы отстоять это общение – не задумаемся поставить на карту имущество народа, его человеческое достоинство, его независимость. Но помимо наших желаний мир, кажется, идет к тому, чтобы вырвать нас из объятий Запада или по крайней мере сильно их ослабить. Вопреки величайшим усилиям нашим упрочить вывоз, отстоять свое звание «житницы Европы», – нас вытесняют со всех рынков, и очень возможно, что совсем вытеснят. Если осуществится всебританская федерация, если германские аграрии добьются запретительных на нашу рожь тарифов, если Америка, Аргентина, Австралия, Индия, Египет разовьют свою торговлю хлебом, если, наконец, немцы осуществят свой план – сделать из Малой Азии сплошную хлебную плантацию, то русскому хлебу не будет выхода. Все эти «если» – не мечта, все они уже на ходу, все это совершающиеся на наших глазах события, огромное значение которых потому только трудно усваивается, что оно слишком огромно. Мы бесспорно уступаем Западу в средствах борьбы за рынки: у нас нет культурного земледелия, у нас нет дешевых путей, нет мореплавания и торгового флота, нет старинных коммерческих связей. Наш хлебный вывоз в руках комиссионеров, грабящих и спрос, и предложение. Наш рынок отличается неустойчивостью: урожайный год – хлеба сколько угодно, и он сам себя душит дешевизной; а рядом несколько голодных лет, и цены идут в гору. Нам крайне трудно бороться с хлебными странами и при открытых границах. Если же мир, движимый какою-то волною эгоизма и нравственного охлаждения, начнет «дифференцироваться» в замкнутые группы и государства, – нашей внешней торговле настанет конец.

Допустите на минуту, что это возможно, что это уже случилось, что европейские границы закрыты для нашего хлеба. Раз нет вывоза – невозможен и ввоз; все то, что наше образованное общество получает на Западе, оно будет вынуждено покупать дома. Как вы думаете – будет ли это большим несчастием?