Михаил Меньшиков - Письма к ближним

Мне кажется, первым последствием закрытия границ будет стремительный подъем русского производства. К нам точно с неба упадет тот рынок, отсутствие которого угнетает все промыслы и которого мы напрасно ищем в Персии, Туркестане и Турции. К нам вернется из заграницы наш русский покупатель – все образованное общество, весь богатый класс. Спрос на внутренние товары подымется на сумму теперешнего ввоза: подумайте, какой это электрический толчок для «предложения»! Оживятся старые промыслы и разовьются новые – до уровня европейски воспитанного вкуса, европейской требовательности потребителей. Теперь дойти до этого уровня наша промышленность не может: на дороге у нее неодолимый конкурент, Западная Европа, которая берет верх не только совершенством и дешевизной товаров, имеющих широкий сбыт, но и привлекательностью всего, что чужое. Достаточно хоть ненадолго избавиться от этой конкуренции, чтобы наша промышленность забрала ход, приобрела инерцию, пустила корни и приняла бы формы здорового явления. Теперь она и недоброкачественна, и дорога, как все незрелое. Теперь она – государственный паразит, искусственно вскармливаемое парниковое растение, народу мало доступное. Явится сильный спрос – возможна будет широта предприятий, товары сделаются разнообразнее, лучше и дешевле. С ними должно произойти то же, что, например, с русскими ситцами: как только выяснилось, что для них есть огромный внутренний рынок, они вытеснили иностранные ситцы и качество их поднималось вместе с упадком цен. Явись у нас внутренний рынок для дорогих тканей, машин, мебели, предметов роскоши и комфорта – поднялась бы и русская фабрикация их. Если наши дорогие товары хуже иностранных, то не оттого, поверьте, что фабрикантам лень выписать иностранные образцы и добиться точь-в-точь такого же совершенства. Не лень, а нет выгоды: товары высокого качества требуют широкого сбыта, иначе их производство дороже иностранного. Поневоле приходится вырабатывать вещи поплоше, подешевле, рассчитывая не на богатый класс, а на бедный. Вернуть богатого покупателя из заграницы – это было бы новой эрой для нашей промышленности, и только при этом условии осуществился бы замысел Петра I, желавшего видеть Россию страной, независимой от иностранцев. Петр лихорадочно спешил заводить фабрики у себя дома, но богатый покупатель ушел за границу – и великая мечта повисла в воздухе.

Но как же хлеб? – спросите вы. – Если не будет вывоза, куда мы денем избытки хлеба?

Мне кажется, что и с хлебом не будет большой беды. Не станут его покупать у нас – хлеб останется дома. Он тотчас упадет в цене и сделается более доступным народной массе.

Исчезнет эта страшная язва – недоедание; может быть, исчезнут и голодовки: их не было или они не были столь острыми до той эпохи, когда Россия стала выбрасывать за границу целые горы зерна. В старинные времена в каждой усадьбе и у каждого зажиточного мужика бывали многолетние запасы хлеба, иногда прямо сгнивавшие за отсутствием сбыта. Эти запасы застраховывали от неурожаев, засух, гессенских мух, саранчи и т. п. Мужик выходил из ряда голодных лет все еще сытым, не обессиленным, как теперь, когда каждое лишнее зерно вывозится за границу. Если вновь появится избыток хлеба в стране – народ поздоровеет, отъестся, говоря грубо, – соберется с силами для борьбы со стихийными бедствиями. Кто знает, может быть, сами эти бедствия явились отчасти следствием того, что народ, плохо кормленный, физически обессилел и плохо стережет свое хозяйство. Избыток хлеба – дело великое, он тотчас даст народной энергии новые направления, поднимет уровень народных потребностей, повысит покупную способность крестьянской массы. Взамен потерянного для хлеба внешнего рынка у нас станет безгранично расти внутренний, и для хлеба, и для фабрикатов.

Но куда же все-таки мы денем избыток хлеба? – спросите вы. – Ведь за самым широким расходованием его все же останутся сотни миллионов пудов. – Я сомневаюсь, чтобы они остались без употребления. Есть лишний хлеб – в деревне играют лишнюю свадьбу, являются лишние рты. Население – при естественном порядке вещей – всегда догоняет свой хлеб и скорее перегоняет его, чем наоборот. Но допустимте, что хлеб остался, девать его некуда, что даже скотоводство поднято до возможной высоты. Пусть хлеба столько, что он почти ничего не стоит. Прямое следствие этой «беды» – то, что сократятся теперешние запашки, земля, непомерно раздутая в цене, подешевеет и сделается более доступной беднякам. Миллионы праздных рук найдут себе более приличное употребление, чем протягиванье их за милостыней или для грабежа. Ведь если триста миллионов пудов хлеба остаются в стране, это все равно, как будто с народной шеи свалилось двадцать миллионов лишних едоков. То, что эти едоки – англичане, немцы, французы, ничуть не легче того, как если бы они были русскими, – пожалуй, труднее. Накормить своих, не тратя на комиссии и на транзите, может быть, было бы втрое дешевле. Освободился хлеб – освободилась земля, освободились руки; народ может, передохнув немножко, избыток земли отводить под леса и пастбища, избыток энергии – на промыслы, искусства, науки. Теперь, когда изо всех сил мы вытягиваем зерно из почвы, чтобы сбыть его за границу, когда режем леса и обдираем степи, чтобы взять если не качеством зерна, то хоть количеством, мы заносим нож над нашей матерью – природой, мы подготовляем истощение стихий и вместе с ними гибель для нашего племени. Прекращение хлебного вывоза могло бы положить конец или по крайней мере задержать этот страшный процесс. Оно могло ввести питание народное в равновесие с природой, в чем вся задача общего блага.