Михаил Меньшиков - Письма к ближним

Умные англичане теперь должны понять, насколько самый важный интерес их не обеспечен, насколько они всегда близки к ужаснейшей из опасностей, какие могут постигнуть отдельное лицо или целый народ, – к опасности впасть в преступление. Английская чернь этой опасности, конечно, не чувствует. Едва ли ясно сознают ее слишком разбогатевшая буржуазия и избалованный властью высший класс. Лишь немногие одинокие мыслители вроде Морлея, идеологи старого гуманизма ощущают эту нравственную опасность, но конец войны, может быть, откроет глаза многим. Англичане должны же спросить себя: к чему, наконец, они стремятся? К чему ведет их ежедневная с утра до вечера кипучая работа в доках, мастерских, на фабриках, заводах, копях, школах, университетах? Зачем тратится столько энергии, знания, настойчивости, зачем приносится столько жертв? Неужели только для того, чтобы, овладев всем материальным могуществом, оказаться нравственными нищими? Неужели все эта страшные народные усилия направлены лишь к тому, чтобы иметь возможность всенародно совершать деяния, за которые в частном быту у англичан полагается тюрьма и виселица?

Когда вспомнишь, какой это даровитый и мужественный народ, сколько величия и блеска проявили их предки, то нынешнее их положение кажется просто жалким. После целого ряда великих мыслителей, ученых и поэтов, после Бэкона, Ньютона, Шекспира, Мильтона, Байрона, Фарадея, Дарвина выродиться в задорный, жадный, жестокий народ, в нацию морских пиратов, вооруженную броненосцами и скорострельными пушками, – это довольно жалкая эволюция. Под внешним обогащением Англии как будто идет духовное обнищание ее, возвращение к старинному варварству в области самой внутренней и священной. Подземные силы британской нации, укрощенные цивилизацией, как будто просыпаются. Они становятся опасными и для окружающих народов, и для нее самой.

Мир побежденным! Жаль, глубоко жаль этих двух голландских крохотных государств, этих зародышевых республик, которые могли бы в их благословенном климате разрастись в пышные человеческие общества. Особенно было дорого в них то, что обе страны были крестьянские, земледельческие, что с библейской простотою нравов население здесь соединяло упорную привычку к труду, суровое благочестие и физическую свежесть расы. Жена президента сама пекла хлебы. Каждый домохозяин, как во времена патриархов, ежедневно выпускал из-под своей кровли целый табун своих собственных детей, – целые десятки сыновей, дочерей, внуков, правнуков, и каждая семья была идеальным маленьким государством, развивавшим огромную трудовую силу. В наше время уже почти утрачена память о подобном состоянии общества. Только из книг мы узнаем, что такое «клан», «двор», «задруга». Чудная культура этого периода, совсем особая психология, вполне своеобразный склад счастья в нем для нас почти непонятны. Между тем если возможно вообще райское существование, то оно осуществлялось именно в идиллии этих полупервобытных обществ. Прежде всего здесь самим строем жизни обеспечивалось богатырское здоровье человека. Как в голландских огородах, тщательно поливаемых, вырастают гигантские овощи, так точно из строго охраняемой семьи вырастали свежие, рослые, крепкие, сильные молодые люди и такие же несокрушимые в самый нежный возраст девицы. Хорошее стадо голландского скота дает понятие о породистой человеческой расе, слагающейся при таких условиях.

В наших одряхлевших центрах, среди общества, разъеденного роскошью и нищетой, обленившегося в промышленности и торговле, среди народа, потерявшего древнюю связь с природой, уже трудно встретить образцы истинного человеческого счастья, примеры блаженства любви молодой и чистой, блаженства целомудренного союза, при котором каждая человеческая пара разрастается, как колос пшеницы, в целый куст, в многочисленную группу родных, милых, желанных существований, тесно связанных до гроба. Наша изящная литература, сама того не подозревая, дает лишь клинические картины семьи, патологию или ту извращенную физиологию, которая годится для судебной медицины. Что такое истинная молодость души и тела, что такое не омраченная распущенностью красота, что такое свежее невинное влечение, что такое счастье, загорающееся в чистом очаге семьи, – мы об этом знаем лишь смутно. А такое счастье существует в глуши природы, в человеческих общинах земледельческих, бедных, вдали от соблазна утонченной, похожей на помешательство культуры. Что такое истинно хозяйская работа, мы не знаем, а это целый мир счастья, ощущений бодрых и творческих. Земледелец, если он не жалкий раб, стесненный на узкой полосе, если он не задавлен ростовщиком или «миром», если он чувствует себя полноправным гражданином земли родной, – он переживает прямо царственные чувства. У себя на поле он самодержец и «никого не боится, кроме Бога». Вставая вместе с солнцем и всей природой, он вместе с ними и засыпает. Он входит в круг вечной жизни стихий, и, как стихия, он свеж и счастлив. Все это даже понять трудно тому, кто не видал воочию такой жизни. Мне же кажется, что только оазисы ее, разбросанные в человечестве, и поддерживают род людской. Только из хорошо сохранившихся деревень, из отдаленных колоний, из полупервобытных патриархальных уголков могут идти крепкие побеги жизни. В обнищавшем крестьянстве и в трущобах городов порода человеческая вянет: одинаково гниют и корни ее, и верхи.