Михаил Меньшиков - Письма к ближним

Корреспондент «Нового времени» г. Ростовцев упрекает меня в чем-то вроде ложной тревоги. «Тяжелое, – сообщает он, – впечатление произвело переданное по телеграфу содержание фельетона Меньшикова „Война и лапти“. Автор фельетона, рисуя голодание наших раздетых солдат, глубоко ошибается». Затем следует дифирамб солдатской кухне и краткая статистика полушубков и валенок.

Вот когда поистине приятно было бы «глубоко ошибиться»! Быть вполне, безусловно убежденным, что вся эта тревога – вздор, что солдаты наши накормлены, обуты и одеты, – за такое убеждение дорого дала бы Россия! Но, к сожалению, сам г. Ростовцев разрушает иллюзию такой уверенности. Он подтверждает мимоходом как раз то самое, что я только предполагал. «В отношении обуви и одежды, – пишет он, – правда, не всегда удавалось своевременно снабжать армию». Самому г. Ростовцеву «лично приходилось видеть под Вафангоу (вот еще когда) не только солдат, но и офицеров в сапогах, из которых торчали пальцы». Не то ли же, однако, это самое, что я писал со слов достоверных очевидцев? Но теперь, пишет г. Ростовцев, имеется 70 000 валенок, свыше 200 000 полушубков, 150 000 халатов и т. п. Чрезвычайно жаль, что г. Ростовцев не пояснил: исправные ли это валенки, халаты и полушубки или только так, для счета? Если пополам с рубищем, то получится везде совсем другая картина. Собственно о пище и об одежде солдатской у меня в фельетоне было упомянуто лишь вскользь. Главное – обувь. Босые ноги солдат – вот что всех нас здесь встревожило. Оказывается, по заявлению г. Ростовцева, на всю армию имеется всего 70 000 валенок (пар?). Допустим 70 0000 пар, – значит, одна пара приходится на пять, на шесть человек. Как хотите, эта цифра, впервые сообщаемая г. Ростовцевым, производит впечатление еще более тяжелое, чем мой фельетон. Вообще, одна пятая теплой обуви – немного, но если вспомнить, что писалось о крайней недоброкачественности казенных валенок, о том, что они расползаются в несколько дней, если принять в расчет уверение самого г. Ростовцева, что «новая свежая обувь (сапоги) по прошествии двух-трех дней, проведенных на сопках», истрепывается так, что из нее «торчат пальцы», если все это взвесить, то впечатление от статистики г. Ростовцева окажется еще тревожнее. Надолго ли хватит 70 000 валенок при таких условиях? Может быть, в ту самую минуту, когда мы беседуем с г. Ростовцевым, эти 70 000 валенок – одна сплошная дыра, из которой торчат сотни тысяч пальцев. Успокоительнее звучит цифра «около полумиллиона суконных портянок». Значит, если не вся армия, то 250 000 солдат имеют хоть по паре суконных портянок. По паре, согласитесь, немного. Солдат промочил ноги – перемена необходима. Да и парой солдатских портянок «короче чего нельзя» (как мне пишут из Двинска) ног не окутаешь в 23-градусные (как вчера было в Мукдене) морозы. Наконец является вопрос: а что же остальная-то армия, сверх 250 000, снабженных по паре портянок? Ведь численность всех трех наших армий далеко превышает 250 000. Г. Ростовцев пишет, что случаев отмораживания конечностей было всего семь. Если это не за последние сутки, а за все время кампании, то это, конечно, утешительно – и даже в степени невероятной до того, что желательно было бы официальное подтверждение столь удивительного факта.

Если, к счастью, отмораживаний пока немного, то это объясняется просто: войска сидят в землянках, где хоть радуйся, так тепло, на внешних же постах солдат немного и на них хватает теплой обуви. Но что будет если, Боже сохрани, завяжется опять сплошной, многодневный бой, как было под Ляояном? Солдатам всем до одного ведь придется выйти из землянок и сразу попасть на 20–25-градусный мороз. Тут в течение трех-четырех часов можно поморозить десятки тысяч солдат. В сущности, весь вопрос зимней кампании в том, кому первому удастся выгнать своего противника на мороз. Первая же ночь, проведенная под открытым небом, решает судьбу кампании. И пока у нас всего одна пара валенок на пять человек, впечатление цифр г. Ростовцева, простите меня, не может быть «легким».

Г. Ростовцев делает мне упрек за то, что я поверил «солдатским письмам». А почему же бы им и не поверить? Солдатские письма пишутся не для начальства, не для отчета, не с казенной манерой отличиться благополучием. На солдатские письма, слава Богу, нет цензуры, которая так связывает корреспондентов газет. Солдату не скажут в штабе: «Что же это вы, батенька, написали? Охота вам сор из избы выносить? Можно ли тревожить всю Россию в такое время» и проч. Солдатские письма бесхитростны; как от мужицких писем, от них дышит святою правдой. Если же ложь, то она детски наивна и выдает себя сейчас же головой.