Михаил Меньшиков - Письма к ближним

Говорят: допустите полную свободу печати, ею сейчас же овладевают самые дурные элементы. Явится та же продажность печати, что во Франции и Германии, та же площадная брань на министров и выдающихся людей страны, та же пропаганда разрушительных учений. На это я замечу, что продажность печати существует и у нас и растет, по-видимому, очень быстро. Затем, площадная брань на выдающихся людей существует и у нас, хотя с ограничением для сильных мира. Мне кажется, брань на последних – просто потворство со стороны их самих. Стоило бы, например, французским министрам привести в действие известные статьи закона – и как диффамация, так и клевета тотчас утихли бы. Если аристократ по рождению вроде Рошфора не может сказать двух слов, чтобы одно из них не оказалось вором, разбойником, подлецом, то это просто нравственное неряшество, которое более строгое общество, чем парижское, прямо не потерпело бы. В трехстах верстах от Парижа, за Ла-Маншем, другие нравы, другой тон печати, при свободе ее более старинной и более широкой. Что касается пропаганды разрушительных учений, то она ограничена и на Западе; там различают философскую мечту от подстрекательства к преступлению и преследуют последнее уголовным порядком. Как всем известно, популяризация известных идей далеко не всегда привлекает к ним сочувствие. Напротив, достаточно сбросить с некоторых идей покрывало таинственности, как они тотчас делаются для всех отталкивающими. Запад потому допустил у себя свободу мысли, что твердо верит в совершенство и, стало быть, прочность своих основ. Для людей Запада, безусловно, невероятно, чтобы справедливый закон не поддержало подавляющее большинство населения. При этом единственное, что нужно, – это то, чтобы и истина, и заблуждения стали ясными обществу, а достигнуть этого нет иного средства, как сделать их публичными, так, чтобы каждый мог разглядеть их и ощупать. Считайте данную мысль ядовитой, но чтобы она не отравляла общества – дайте качественный и количественный анализ ей, чтобы читатель в любой момент, при случайной встрече с духовным ядом, мог отличить его от питательного материала. Но дать анализ мысли – значит добросовестно, с научной строгостью, познакомить с нею читателя: ясно, что и тут невозможно обойтись без свободы слова.

Грязная печать есть, конечно, зло, но не какое-нибудь новое, вышедшее из типографской краски. На бумаге отпечатывается ведь только то, что уже есть в обществе, та же нравственная грязь, ложь, сплетни, клевета, шантаж. Газетный лист не более как негатив жизни и скорее исправленный редакторской ретушью, чем искаженный. Нужно стараться, чтобы сам предмет был чист, – тогда и его отражение будет чисто. Правда, подобно порнографической живописи, печать известного сорта собирает грязь жизни как соблазн и заразу. Но пугаться этого чрезмерно не следует. Здесь, как вообще в жизни, почти все решается предрасположением читателей. Часть общества всегда состоит из развратников, лжецов, клеветников, шантажистов, и она неудержимо тянется к грязной печати и создает ее. Но только эта часть общества и читает подобные газеты – остальной они прямо противны. Я знаю людей высшего образования, которые каждый день читают «Листок», но знаю и простых крестьян, которым «Листок» скучен и которые читают серьезную печать. Каждый невольно ищет своей стихии, своей атмосферы. Надо заметить, что в уличной прессе не сплошь одно зловоние; в ней работают иногда несомненные таланты, которые затем выходят на широкую общественную арену. Преследуя заведомое преступление, закон должен пренебрегать неуловимыми его оттенками, дабы не повредить здоровой жизни. Лучшее оружие против дурных нравов в печати – свобода для проявления добрых нравов. Если одна часть печати заведомо лжет – дайте возможность другой части говорить правду. Если одни газеты держат читателя на низменных интересах скандала, азарта, наживы, соблазна – позвольте другим газетам и журналам отстаивать интересы общественного служения, научной мысли, религии, совести, облагороженного вкуса и порядка. Там, внизу, предоставлена почти полная свобода – устройте же так, чтобы и на верхах общества был простор, чтобы дух человеческий мог создать кроме низшей еще и высшую культуру, и последняя одолеет первую; если не одолеет, то всегда будет держать ее у ног своих. Вы боитесь темного наплыва в общество взбудораженной плебейской грязи, вы боитесь вульгаризации нашей культуры посредством печати. Но против этого нет иного средства, как оживить общественный аристократизм, дать свободу для проявлений высшей жизни. Печать, подобно каналам, дает распространение мысли, если мы принуждены терпеть в себе вены духа, то тем необходимее обеспечить жизнь артерий. Европейское общество в конце концов недурно справляется с язвами своей печати. Последняя в здоровых странах, как Англия, расслаивается на совершенно особые миры, не имеющие между собою никакого прикосновения. Каждый возраст общества имеет свою журналистику, и только печать высшего образованного слоя влиятельна и представляет печать в строгом смысле слова.