Михаил Меньшиков - Письма к ближним

В чем секрет поразительной крепости западных, в особенности протестантских стран? Я думаю, что их процветание много зависит от чувства родины, которое там развито. Куда бы какой-нибудь Фридрих или Ульрих ни заехал – в Берлин, в Россию, в Америку, – он твердо помнит, что у него осталась где-нибудь в Тюрингии родная мыза, осталась родня, старики, знакомые. И как муравей, забежавший Бог весть куда, Фридрих тащит все заработанные талеры в свой Эзельдорф, под старую черепичную крышу, помнящую нашествие Наполеона. И тем еще немцы сильны, что куда бы ни заехали, всюду они встречают земляков, всюду у них есть ферейны – кружки людей, представляющих их родину. Все за одного, один за всех. Старая раздробленность феодального быта сослужила огромную службу стране, воспитав сильное чувство своей маленькой родины, потребность жить для нее и в ней. У нас же все это развито очень слабо. Громадное наше государство четыреста лет уже как окончательно раздавило уделы, смяло, сплющило свои клетки. Не потому ли всем в провинции скучно, не потому ли всем хочется в Петербург, в Москву? «В Москву! В Москву!» – кричат чеховские «сестры», и вместе с ними вся наша глушь. Но и в Москве им неимоверно скучно. И тут нет настоящей родины, нет того, о чем можно было бы думать с нежностью и что любить.

– Вы, – пишет мне некто, – готовитесь к триумфам 2-го января, вы собираетесь праздновать 200-летие печати. А знаете ли, что над всей печатью давно уже висит грозный обвинительный акт, убийственный, почти неотразимый? Этот обвинительный акт – общее нескрываемое пренебрежение образованных людей к печати и оттенок презрения к самим журналистам. Все читают газеты, но и все бранят их. «Газеты лгут» – вот ужасное и, к несчастью, столь справедливое убеждение публики. Газеты клевещут, газеты издеваются над дорогими интересами общества. Газеты продажны, газеты часто скучны и глупы. Вы хотели бы свободы слова, но, к несчастию, свобода эта уже дана. Послушайте, что говорит один знаменитый государственный деятель: «Любой уличный проходимец, любой болтун из непризнанных гениев, любой искатель гешефта может, имея свои или достав для наживы и спекуляции чужие деньги, основать газету, хотя бы большую, собрать около себя по первому кличу толпу писак, фельетонистов, готовых разглагольствовать о чем угодно, и штаб у него готов, и он может с завтрашнего дня стать в положение власти, судящей всех и каждого, действовать на министров и правителей, на искусство и литературу, на биржу и промышленность»… «Самые ничтожные люди, какой-нибудь бывший ростовщик, жид-фактор, газетный разносчик, участник банды червонных валетов, разорившийся содержатель рулетки – могут основать газету, привлечь талантливых сотрудников и пустить свое издание на рынок в качестве органа общественного мнения» («Московский сборник», стр. 63). Прочтите эту страшную статью о печати, как в ней много выхваченного прямо из жизни и глубоко справедливого! Значит, прежде чем праздновать юбилей, не худо бы вам, господа публицисты, подумать о своих грехах и так или иначе ответить на общественный приговор. Вы требуете свободы печати. Да заслужили ли вы ее? Убедили ли вы общество, что в руках ваших это будет рыцарский меч, а не нож разбойника? И пр., и пр.

Позвольте мне ответить на эти тяжелые укоры. Прежде всего – какой юбилей? О юбилее не может быть и речи, это недоразумение, это ошибка малой прессы. Мы не выслужили юбилея, и ни один сколько-нибудь серьезный писатель не подавал голоса за празднованье. В положении печати было бы прямо оскорбительно праздновать свою судьбу. Затем, вы изволите говорить, что над печатью нашей висит будто бы – в виде тучи презрения и недоверия – обвинительный акт со стороны родного общества. «Газеты лгут», клевещут, шантажируют, продаются…

Увы, это правда. Но ради Бога, будьте справедливы, вникните в дело. Среди газет есть же и такие, которые не лгут, не клевещут, не шантажируют, не продаются. Есть проходимцы издатели, но есть ведь и не проходимцы, и надо же отделять честных людей от подозрительных. Вы говорите – бывшие ростовщики, жиды-факторы, газетные разносчики, содержатели рулетки – все это будто бы издатели и редакторы. Я не знаю таких, никогда с подобными журналистами не имел дела и не встречался. Может быть, и есть такие, но скажите же по совести вы, представитель общества, предъявляющий печати столь строгое обвинение, кто виноват в этом жалком упадке печати, в опозорении ее в самых центральных тайниках ее? Откуда вошли в печать все эти ростовщики и червонные валеты, если не из недр самого же общества? И почему из тех же недр не вышли люди светлые и безупречные, которых руки не замарали бы знамени народного? Вы, благородно негодующие, почему же вы не шли в печать? И если у вас нет таланта, почему вы всем собором общественным не обеспечили печати таких условий, при которых в нее проникали бы только люди мудрые и достойные? Почему же общество не поработало над этим, не потрудилось хотя бы с тяжкими усилиями, чтобы создать в лице печати неприступную ни для чего низкого твердыню народного сознания? Вы говорите о жидах-факторах, о ростовщиках и т. п. Но я знаю примеры, когда издателями хотели быть ученые профессоры, заслуженные писатели, уважаемые общественные деятели, – хотели быть и не могли, тогда как г-да Раммы являлись хозяевами сразу дюжины изданий. Разве тот или иной подбор печати зависит от нее самой?